Не зная ничего, Тоня догадалась обо всем. На мгновение пол ушел из-под ног. Она не сразу нашлась.
— Да, не упущу, а что?
— Ничего. Молодец.
Тоня не показала, как задели ее эти слова. Они отравили несколько часов ее счастливого ожидания.
Вечером приехала Оленька. Поднимаясь по лестнице в квартиру, Тоня переживала сразу и свое счастье и дочери. Вместе с Олей она узнавала свой дом и квартиру, заново привыкала к старым игрушкам. Оля потребовала, чтобы сразу раскрыли чемодан, вытащила подарки:
— Это от дедушки и бабушки. Это мы с дедушкой тебе в Ялте купили… Это от меня, авторучка, мне дядя один подарил, она без колпачка, надо в нее стержень вдеть вот сюда… А еще записная книжка, где она, а, вот. Это от меня, мы с дедушкой договорились, вместо мороженого. И еще я тебе ракушки собрала, они в зелененькой коробочке. Тебе нравятся? Я же говорила, ты обрадуешься, а бабушка, представляешь, не хотела брать, да.
Тоня смеялась и плакала: значит, помнили про нее, никогда она не забудет про эти подарки, их ничем не оплатить, жизнь ее не удалась, и она будет жить для Оленьки, больше ей ничего в жизни не нужно.
Но и так не получалось. Врачи советовали не отдавать девочку в сад, пока не окрепнет. Пришлось уступить дедушке и бабушке, и они забрали Олю к себе. Лишь в выходные Оля бывала дома, в будни же Тоня приходила к ней вечером после работы и не чувствовала себя нужной. Оля очень избаловалась, и Тоня, стараясь привязать ее к себе, соперничала со стариками и баловала ее больше всех.
Аркадий много работал и появлялся в доме поздно. Тоня привыкла, уложив дочь, заходить к нему «потрепаться». Письменный стол был завален графиками, лентами диаграмм, листками и раскрытыми книгами. Аркадий и Тоня разговаривали о неправильном воспитании Оли или о работе. Да, с ним было легко, но, видно, у Тони оказался плохой характер: прежде она не хотела его откровенности, теперь же, когда он молчал, досадовала на молчание. Ей хотелось, чтобы ее любили, любили так, как старики любят ее Оленьку. Неужели Аркадий обманывал? Значит, ее никто никогда не любил. Нет, она должна была понять Аркадия. Однажды, рассказывая об опытах, он упомянул о болгарине, и Тоня поторопилась кивнуть:
— Ага, биохимик.
Она впервые показала, что помнит о письме. Аркадий замолчал. Она решила обязательно вызвать его на разговор:
— Спасибо тебе за письмо. Оно очень хорошее.
Помедлив, он чуть-чуть улыбнулся:
— Пожалуйста. Я могу еще написать.
Нет, на такой разговор Тоня не хотела сбиваться. Она опять ничего не узнает.
— А сможешь? — Она взглядом просила его быть серьезным.
— Это очень сложный разговор, Тоня, — честно ответил Аркадий.
Ей пришлось покориться:
— Ну так что там твой болгарин?
Он стал рассказывать. Ничего Тоня не смогла увидеть на его лице. Она вспомнила, как, встретившись с ней на перроне в день приезда родителей, он сказал: «Я всегда пытался понять, отчего я глуп. Кажется, и работник неплохой, и умное словечко иногда вставить умею, а — глуп. И знаешь, только благодаря тебе понял, в чем дело. У меня нет твоего чутья на невозможное. Там, где человек семи пядей во лбу не может решить, что возможно, а что нет, ты черт знает как определяешь сразу и безошибочно, словно у них запах разный — у возможного и невозможного. Без такого чутья можно сделать гениальное открытие, но трудно жить умным. Я воспользовался твоим чутьем».
Тогда она думала только об Оле, а теперь догадалась: он же оправдывался. И спохватилась: что же она делает, чего хочет? Нет, она становится несносной. Сегодня она поссорилась с Алей и, поссорившись, увидела, как дорожит ее дружбой и как поэтому зависит от нее. «Надо что-то делать с собой», — решила Тоня.
Степан должен был вознаградить себя за то неприятное, что предстояло сделать. Так человек старается набраться тепла, прежде чем выйти на холод. Он купил в «Культтоварах» стереокомплект для фотоаппарата, оправдываясь мысленно перед Милой: он заслужит сегодня право сделать себе подарок. Потом поболтал с продавщицей до самого закрытия магазина и проводил ее до троллейбусной остановки. Однако, как ни тяни время, нужно действовать.
Это все теща виновата. Приехала, настроила дочь. Мила, конечно, мать слушает. Разве им плохо сейчас? Но теще ничего не объяснишь. Он может весь вечер терпеливо втолковывать ей, а она в ответ, как будто ни слова не слышала, опять свое, да еще не прямо ему, а Миле: «Болтает абы что». Или еще короче: «Абы что». И уйдет на кухню. Больше всего его бесит это деревенское словечко. Если б возражала, можно было бы поспорить, но она скажет «абы что» и пойдет. И если он злится, то он же и виноват: ему ничего обидного не сказали. Или в праздник за столом. Он душой раскрылся, хотелось обнять всех, стал объяснять, что им с Милой ничего не нужно, только любить друг друга, такие они счастливые, а теща как сказала «абы что», так словно в душу плюнула. А вначале такой уж покладистой казалась, так радовалась зятю, что вот непьющий, невредный, голоса на дочь не повысит, не то чтобы руку поднять. Теперь другие речи у нее… Тоня никогда его не упрекала. Тоня его уважала, и всегда ей хватало, всем она была довольна. И в бюджет укладывалась. Конечно, если не уметь вести хозяйство, то и никогда не хватит. И алименты Тоня не требует, потому что, он уверен, Тоня любит его, хоть он и виноват. Она не даст развода. Впрочем, кто знает… Он все не мог до сих пор решиться на разговор с Тоней о разводе, все откладывал. Она единственный человек, который вправе его ненавидеть… А квартира в самом деле его, и не на улицу же он хочет ее выгнать, просто зачем им с Олей на двоих такая большая квартира? Это элементарная справедливость — разменять ее на две маленькие, отчего ж так нехорошо ему сегодня? Милка и теща — из другого теста, им не понять, какую тяжелую ношу взвалили они на его плечи.