— Людочка, ты бы нам спирта грамм пятьдесят достала, — сказал Михалевич.
— Да не нужно, — сказал Аркадий. — Передохнем и пойдем.
Михалевич оставался, чтобы отвезти его на своей машине. Так он опекал Аркадия полгода. В институте ходили разговоры о «пробивной силе» Брагина: просунуть свою тему сверх плана, заставить работать на себя всех фармакологов, доставать бог знает какой дефицит — так, мол, можно и рак вылечить. И всю эту огромную и неблагодарную работу, как и многое другое, сделал Михалевич. И ответственность за сегодняшний риск лежала на нем. Аркадию хотелось сказать, что он понимает и ценит все это, что он в долгу, но вместо этого они говорили об опыте. Радоваться как будто рано. Михалевич уже подсчитал: сегодня они управляли температурой с точностью плюс-минус четыре десятых градуса, если не считать непонятного скачка в конце. Они наметили план завтрашней работы, набросали несколько вариантов, которые нужно будет проверить. Заглянула в дверь Люда, простилась.
— Погоди, я тебя подброшу, — сказал Михалевич.
— Спасибо, меня подвезут.
Пора было и им подниматься.
— Поедем ко мне, — предложил Михалевич. — Все же есть что отметить.
Аркадий только сейчас вспомнил:
— Мне же на день рождения надо. К невестке. Может быть, ты со мной поедешь?
Им обоим не хотелось расставаться.
«Москвич» стоял за воротами. На ветру Аркадия охватил озноб. Ноги дрожали. У сторожки лежали штабелем сосновые доски. Михалевич, проходя, отодрал щепку, сказал не совсем вразумительно:
— Люблю запах. Самое милое дело.
Он залез в машину, изнутри открыл дверцу для Аркадия.
— Сейчас будет тепло.
Фары осветили обледеневшие сосны. «Москвич» развернулся и покатил по выпуклой автобусной колее, лимонно-желтой в свете фар.
— Нахал ты, — вяло сказал Михалевич. — У меня тоже появилась как-то эта мыслишка… лет пять назад. Но подумал: если бы был смысл, так кто-нибудь и без меня давно догадался бы…
— И никому не сказал?
— Не помню. Заяц! Видишь?
Перед радиатором в световой полосе мчался заяц. Михалевич все увеличивал скорость, захваченный азартом погони. Дорога петляла среди леса, сосны, казалось, летели прямо на машину.
— Игорь, ты с ума сошел!
Михалевич опомнился. Застывшая жесткая улыбка обнажала зубы, но он уже не смотрел на зайца и сбросил газ. А потом и улыбка сошла, и лицо снова стало мягким и интеллигентным.
— А хорошие дощечки привезли, — сказал Михалевич. — Интересно, куда. Ты знаешь, я всю мебель в доме сам сделал. Не могу без какой-нибудь работы. Неспокойно.
— Привычка, что ли?
Аркадий расслабился в тепле на мягком сиденье, в его спокойствие не могли проникнуть неуютные мысли. Пропустив междугородный автобус, «Москвич» выкатил на магистраль Москва — Брест.
— У профессора Певзнера сын попал под машину, — сказал Михалевич. — Раньше бы сказали: бог взял. И это бы помогло. А теперь? Случайность. И старость и одиночество — тоже случайность.
— Не трусь, Игорь, — ответил Аркадий. — Главное — не трусить. Это знаешь кто сказал? Помнишь Демину из восьмой палаты? Трусость — мать всех пороков.
Михалевич усмехнулся:
— Все мы умные и храбрые, когда нам хорошо.
«Он прав», — подумал Аркадий, а вслух сказал:
— Однако согласись, что возможна обратная связь.
Впереди над горбом магистрали светлело небо. Там лежал город.
— Тебе куда? — спросил Михалевич.
— В заводской район.
«Москвич» вылетел на вершину горба. Начинался спуск, по обе стороны дорожной полосы белело снежное поле, вдалеке его отделяла от неба огненная полоса города. Справа, черная на снегу, тянулась через поле тропинка, по ней шел человек. И сейчас эта картина казалась Аркадию полной смысла. От разреженного воздуха абстракций до густого аромата сосновых стружек лежит широкое поле, в котором мы, как гончие, прослеживаем счастье по однажды узнанному следу. Следов много, но каждый из нас может выбрать лишь некоторые из них. И каждому для своего счастья нужно много мужества. И эти истины, всегда ему известные, сейчас представлялись новыми и важными, они помогали утвердиться в себе и позволяли любить людей среди которых он жил и которые жили иначе, чем он.
— Через пару дней войдешь в норму… Пожалуй, поздно уже тебе сегодня в гости?
— А сколько теперь?
— Одиннадцатый.
— Пожалуй, — согласился Аркадий. — Поедем к тебе? Я по телефону поздравлю.
Господи, скоро начнут собираться, а у нее ничего не готово. Оленька, скажи папе, гости сейчас будут! Мне нужна ванная! Корочка пирога отливает бронзой, золотом. Проще купить торт, но что за праздник без запаха пирога? С детских лет он празднично волнует ее, этот запах. Пусть еще чуть-чуть… Горит картошка! В форточку с размаху врывается мокрый мартовский ветер. Оля, иди, не стой под форточкой, а где же папа? Не слушается? Возьми молоток и барабань ему в дверь, да, да, я серьезно. Скажи, маме срочно нужна ванная. Ох, что делается на улице, хорошо смотреть туда из теплой кухни. Ветер заиграл газетами на полу. Она разложила газеты — на столе места уже нет, — стоит на коленях, раскладывает по блюдам закуски. Нет, лучше на минуту раскрыть окно, выгнать запах гари и тут же все плотно закрыть, чтобы не ушел из квартиры запах пирога. Когда времени мало, появляется вдохновение — движения становятся стремительны и безошибочны, даже если выскользнет из рук стакан, его подхватишь на лету. Оля, только дверь не разломай! Когда Степан в ванной занят фотографией, хоть свет перевернись. Он вообще становится упрямым. Мужчинам нужна отдушина. Некоторые напиваются и дерутся, на него же вдруг находит упрямство. Как сейчас: гости должны прийти, а он устроился… В такие минуты его лучше не трогать, но что ж делать? Оля, хватит барабанить. Оля, я кому сказала, прекрати сейчас же! Степан, считаю до пяти и зажигаю в ванной свет, прячь бумагу! Сейчас все соберутся! Раз, два, три, четыре, четыре с половиной, четыре с тремя четвертями… Он вылетел из ванной разъяренный, она, к восторгу дочери, чмокнула его в щеку. У кого сегодня день рождения, у тебя или у меня? Раз у меня, так помогай. Ну я же всегда знала, что ты умница, стол мне поставь. Ничего я у тебя здесь не трону, понимаю же. Оленька, принеси мне мой костюм, белый, он в спальне на кровати лежит! Ручки у тебя чистые? Ну скорей, мне холодно тут стоять… Мимоходом протереть зеркало… А что? Привлекательная молодая блондинка, больше тридцати не дашь. Пирог! Оленька, помогай папе накрывать на стол. На, неси, не разбей… Степа-а-ан… Степан, ты обворожительный мужчина, пиджак можешь не надевать. Оля, я что тебе сказала? Что значит не хочешь? Никаких хочешь — не хочешь, ну-ка быстро! Оля молодец. И почти не кашляет, напрасный был страх. Свекор и свекровь людоедом ее считали, а она забрала дочь, отвела в сад — и все. И вот нет же обострения. Не могла она смотреть, как делают из девочки изломанную куколку. Оле, конечно, трудно перестроиться после дедушки и бабушки. В саду там у них есть Ирка-заводила, командует девочками и чуть что — исключает Олю из игры. И родятся же такие командиры! Степан, дай ей работу! Ему идут залысины, с годами он становится все благообразнее. Нужно довольно долго пожить на свете, чтобы узнать, что такое любовь. Ему ведь тоже нелегко, Степану. Все кругом спешат, торопятся, к чему-то стремятся, и он иногда готов потянуться за другими, а он не такой. Ему покой нужен, ему любовь нужна. Ему начинает казаться, что он хуже других, а он лучше, в тысячу раз лучше! Оля, положи сию же минуту нож! Из-за тебя чуть не посадила пятно. Белый передник с желто-зеленым узором, новый, надетый в первый раз. Удивительна власть вещей над нашим настроением, бывает одежда, в которой невозможно быть унылой. Если бы прийти в белом костюме в цех? Сорвется оперативка у Важника, все вдруг станут галантными, руготня застрянет в глотке… Сегодня она схватилась с Корзуном, но куда ему с ней тягаться! Фонд зарплаты увеличили на десять процентов. Аля, когда узнала, ахнула: «Антонина, ты великий человек! Почти как мой начальник». А вы как хотели? Автоматизировать бегуны — совсем не значит уменьшить зарплату земледелам. Корзун сегодня спорил с Алей: «Ну зачем тебе два выходных? Дрыхнуть?» Он немного гордится, что не умеет отдыхать: «Тут не знаешь, что с одним выходным делать». Аля научилась у Кости: «Как это будет сказайт по-русски..» — и загибает уморительное, но совершенно неприличное. Степан, включи магнитофон, пожалуйста. Там, где это, как его… Алло, алло, мама? Мама, мы вас тут ждем, ждем, спасайте же, я ничего не успеваю! Мама, я только спросить: а морковку вы крошите или натираете?. Ага… Так мы ждем вас, папе привет! Нет, это не гости, это магнитофон у нас кричит! Что еще? Да, губы. Она двумя взмахами помадной палочки подводит перед зеркалом губы, пуховкой касается раскрасневшихся щек, пригляделась к себе в зеркале и карандашом подправляет глаза, поворачивается к мужу и дочке: дети, принимайте работу! Как ваша мама, годится? Она недавно начала подрисовывать глаза, в цехе ее поддразнивают за это, и никто не знает, что так она скрывает мешки под глазами. Никто не знает, что у нее с почками стало неладно и начало по