— С завтрашнего дня покупай, пожалуйста, хлеб,— неожиданно для себя сказала Тоня.— Все равно в булочной бываешь.
Он не поднял глаз. Как будто не слышал. Он всегда выбирает самый трусливый способ действий.
После обеда вернулся на свою тахту. Оля играла с куклами. Тоня убирала со стола. Вдруг она услышала, как хлопнула дверь. Выглянула — ушел. Даже так. Небось успел убедить себя, что несправедливо обижен. Ушел, а она сиди дома. Ужин готовь, укладывай Олю спать.
— Оля, хочешь, пойдем гулять?
— Куда, мама?
— Да просто гулять. К дедушке можем зайти.
Перед дверью дедушки Оля спряталась за мамину спину. Сейчас дедушка откроет, и Тоня скажет с ужасом: «А Олю волки съели». Дедушка начнет стонать и искать ружье, чтобы убить волков и освободить внученьку, а Оля выскочит с радостным визгом. Это ритуал, отступлений от него Оля не терпит.
Дверь открыла бабушка.
— А нашу Олю волки съели,— сказала Тоня.
— Какой ужас! —закричала бабушка.— Леша, где твое ружье! Нашу Оленьку волки съели!
У Оли не было больше сил притворяться, она выскочила:
— А вот и я!
— Родная ты моя внученька!
Для Оли естественно: ее существование — источник радости для всех. Настолько естественно, что она не ставит это себе в заслугу. Она несется в грязных своих ботинках через просторную прихожую, через комнату на диван к дедушке.
Тоня поцеловалась со свекровью. За раскрытой дверью увидела в кухне незнакомую женщину в домашнем халате. Женщина торопливо поднялась, вытирая красные от слез глаза.
— Ох, надоела я вам, соседка,— сказала она.— Пойду уж...
— Сидите, сидите! Тонюшка, ты извини нас...
Значит, Степана здесь нет. Только теперь Тоня поняла: была еще у нее эта надежда.
Дедушка раздевал Олю, а она вырывалась, тянулась к уголку со своими игрушками.
— Как чувствуете себя, папа? — крикнула Тоня (свекор был глуховат).
— Поздравляю тебя, Тонечка. Вчера-то мы сплоховали. Мать, где наш подарок? Мотор мой барахлит.— Старик показал на сердце.
Красивый он был старик. От него Брагины все пошли — красивые. Оля подлетела, навалилась ему на живот:
— Дедушка, а покатать? Ты обещал меня покатать!
— Оленька, у дедушки сердце болит,— сказала Тоня.
— Ну, раз обещал..— Поднимаясь, старик закряхтел.
Тоня попыталась ему помешать. Больной, мнительный старик, который лишний шаг боялся сделать, крутил на вытянутых руках девочку.
Умница ты моя, Олька. Пусть воздастся тебе за деда.
Семь лет назад, дослужившись до полковника, он вышел в запас и никак не мог приспособиться к жизни пенсионера, Другие как-то устраиваются: у кого специальность есть и он работает, у кого дети нуждаются в помощи, кто садоводством увлечется, кто — коллекционированием, а он ничего для себя не нашел. Он пытался вмешиваться в домашние дела, в хозяйство, в жизнь своих детей и стал невыносим. Жена жаловалась на его вздорный характер и плохое настроение, они ссорились. «Что же мне, петь? — говорил он.— Я в этой комнате как в клетке. Есть же птицы, которые не могут петь в клетке». Так он, всю жизнь служивший, говорил о появившейся свободе. Жена не понимала его или не хотела понимать: «Если тебе здесь не нравится, давай переедем. Хоть в другой город, хоть в деревню. Куда ты хочешь?» Но куда можно уехать от свободы? За год он заметно постарел. Началась гипертония, стало сдавать сердце. Он никогда раньше не болел, поэтому упал духом, охал, кряхтел, стал думать о смерти. Может быть, врачи помогли ему не столько лекарствами, сколько требованиями: в такое-то время гулять, так-то спать, того-то не делать, то-то обязательно делать... Это были приказы, и приказы организовывали его жизнь, сделали ее похожей на прежнюю. Он купил шагомер, ходил с ним по улицам, он знал теперь длину всех улиц поселка и рассчитывал свои маршруты. В кармане он всегда держал распорядок дня, где с точностью до четверти часа было расписано, когда есть, когда и как принимать многочисленные лекарства, когда гулять и смотреть телевизор...
Но давно уже Тоня не видела, как он, надев очки, присаживается с этим листком к столу и вносит в него исправления либо переписывает его заново ради вновь назначенного лекарства. Наверно, и листка этого уже нет. Теперь есть Оля. Вначале ему было тяжело с ней. Он, совсем больной, боялся за себя. Жена уже не могла следить за ним по-прежнему. Олька многого требовала. Отец и мать работали, у бабушки сил было мало, и дед стал необходим..
Умница ты моя, Оля, приказывающая инстанция..
— Ну, хватит, хватит.
Тоня, смеясь, поймала дочь в воздухе, оторвала от деда и бросилась с ней на диван. Оля вырывалась, и обе они хохотали, а дед, побледнев, ходил по комнате, успокаивая сердце.