Аркадий с любопытством новичка осматривал громоздкую технику операторов и осветителей, приглядывался к людям, занятым своим делом. Бродил по топкому берегу весенней мутной Сожи, раздвигая перед собой голые ветки ольшаника. Ночью в гостинице райцентра, в которой расположилась съемочная группа, он не мог заснуть. Оделся, бродил по незнакомому спящему городку. Забрел в рощу, спустился к реке. Вода почти не двигалась, и было так тихо, что слышался ее плеск у коряги где-то справа. Начало светать. Свет, странный, не дающий тени, казалось, как туман, поднимался снизу, от маслено-тяжелой воды. Редкие голые деревья на близком другом берегу в темноте казались лесом, но вот они стали отделяться друг от друга, просветы между ними проявлялись, как на фотобумаге в ванночке фотографа. Серые берега в полегшей за зиму осенней траве стали расцвечиваться блеклыми желтыми тонами с тусклой прозеленью. Когда-то мечтал о путешествиях, но вот он оказался гостем неведомой страны — весеннего рассвета. Незнакомцами были деревья, проснувшаяся и хрипло вскрикнувшая птица, безымянными были последние звезды на небе. В тишине послышались звуки со съемочной площадки — удары металла, мужские голоса. Они звучали с той отрешенностью, которая бывает под утро при ночной бессоннице или в дальней неспешной дороге. Вдруг становится понятным все, и прежде всего ты сам. Вспоминаются минуты вот такой же тишины — тенистый проселок, выводящий в застывшее на солнце поле гречихи; отдаленная скамейка в городском саду; тамбур вагона и ночная остановка, глухо стукнулись буфера, надвинулся на стекло и замер фонарь, пробежал кто-то по перрону, светом выхвачены из темноты низкие станционные строения; и эти минуты кажутся теперь самыми важными и счастливыми в жизни. Хочется начать жизнь сначала, жить неторопливо, пристально и чисто.
Весь день он сторонился людей, стараясь сохранить в себе рассветную тишину. Пора было уезжать. Он ждал студийного автобуса, поднялся на пригорок, и река и все за рекой до самого горизонта оказалось внизу. Он сел на траву лицом к теплому солнцу, распахнул пальто. Счастье невозможно без ничегонеделанья, счастье невозможно без ничегонеделанья... Откуда это? Из писем больного Чехова...
...Вечерами Аня любит сидеть на балконе, слушать шум двора: детские крики, шелест шин по асфальту, обрывки телепередач из окон, голоса. удары выбивалки по ковру.
— Ты меня не слушаешь?
— Ну что ты.— Аркадий в доказательство повторил ее последние слова, успев ухватить их краем сознания.— А дальше?
— Уже забыла.. Да ну тебя, я засыпаю.
Темнело. Аня сидела в кресле старика Брагина, поджав под себя ноги, уронила голову на подлокотник. Аркадий собрал остатки ужина, унес на кухню. Когда вернулся, Аня спала в кресле. На коленях лежал плюшевый медвежонок из Олиных игрушек. Стало совсем темно. Не зажигая света, он приготовил постель в спальне родителей. Аня пробормотала:
— Я не сплю.
Высвободилась из рук, нетвердо пошла в спальню и сказала виновато:
— Я очень устала.
Он постоял у мягко закрывшейся двери и в эту минуту был уверен, что любит ее.
У него есть Аня. Одни ищут свободу, другие — якоря. У отца есть Оля, у матери — ее всегдашняя готовность помогать. У него есть Аня, которую он любит.
«Чем я недоволен?» — удивился он.
«Твоя беда,— говорила Лера,— что ты считаешь себя обязанным быть счастливым».
А почему не так? Или в нем какой-нибудь изъян? Впрочем, как знать. Он как ящик со стекляшками. Чтобы они не разбились, ящик надо плотно набить стружкой или ватой, любой ветошью, лишь бы не осталось пустот. Так и он набивает работой свою жизнь. Возможно, то же у всех. Аня?
Но можно ли научиться у Ани? Есть вещи, которые можно терять, но нельзя найти.
Он всегда упрекал себя, что не умеет жить настоящим, жить сегодняшним днем, простыми радостями. А что такое жить настоящим? Когда мы осознаем мгновение, оно становится прошлым. Сознавать жизнь уже означает жить прошлым и будущим. Простые радости? Их нет. Когда они становятся целью, они создают гурманов и сладострастников. Те, изощряя вкус, делаются его рабами.
Простое стремление к чувственным удовольствиям взрывается человеком изнутри. Человек и в бездуховных наслаждениях обязательно ищет идеал, в плоти ищет соответствия мысленной модели, и принцип удовольствия самоуничтожается.