— Корзун?
— А что ему Корзун? Диссертацию на ультразвуке он и без Корзуна сделает. Корзуну на него надеяться нечего...
— А я?
— Что ты?
— Ну, новую технику зажимаю. Корзун, говорит, просто безграмотный, а Брагина?
— В этом и дело. Это когда про ультразвук. Личная заинтересованность, говорит, у него.
— У кого у него?
— Да у тебя же, ну что ты, Тоня?
— Так почему — у него?
— У него — у начальника участка. Или ты не начальник участка?
— А Важник что?
— Погоди — Важник. Сысоев вспомнил: мы же эту Брагину только что наказали, премии лишили за что-то подобное.. Зачем ты, Тонька, всегда на рожон лезешь?
— Я?!
— Важник молодец. Ему, знаешь, себя надо спасать, а он говорит: «Брагина — прекрасный работник, и для цеха ее увольнение будет большой потерей».
Тоня, как при головокружении, почувствовала дурноту.
— Увольнение?
— В общем... я ж тебе сказал... Грачев предложил... Понимаешь, когда плохо, меры, должны быть. Литья-то не хватает. Важник Шемчаку начал было: мол, тот бы иначе говорил, если б оказался на его месте, а Грачев ему: «Быть может, он на этом месте и окажется». У Важника дрянь дела. Если он заупрямится и тебя оставит, он... он в о-очень тяжелом положении будет...
Оказывается, вместо нее может работать автомат, простенький робот. Остаток дня она и была автоматом. Она что-то делала, что-то решала, никто ничего не заметил. Никто не заметил, что у этого автомата выключен блок памяти и все совершаемое им и происходящее вокруг остается для него незамеченным и непережитм.
Кончилась первая смена, началась вторая. Важника все не было. Начальники участков уже привыкли к вечерним оперативкам, волновались:
— Будет сегодня оперативка? Или можно домой идти?
Постепенно они разошлись. Тоня вымылась в душе, переоделась, но уйти домой не смогла. Прошла мимо табельной и неожиданно для себя опять оказалась на участке.
На линии блока она увидела наконец Важника. Он, насупившись, слушал мастера. Женщины сбрасывали стержни с рольганга в дробилку. Важник заметил Тоню, но не повернулся к ней. Она подошла и спросила тихо:
— Что случилось?
— Тихая гавань,— сказал он.
И потом начал кричать. Он первый раз кричал на нее. Тоне стало страшно, и оцепенение ее прошло, разозлилась на себя за свой страх.
— Хватит,— сказала она.— Что ты хочешь?
— Так работать нельзя! Нечего тут, понимаешь...
— Хорошо. Я напишу заявление.
Он замер, не нашелся сразу, что ответить, а Тоня не стала ждать. Повернулась и быстро пошла к цеховым воротам.
В эту минуту и потом, когда она шла по шумным улицам и когда открывала дверь своей пустой квартиры, ей все было безразлично. Посреди комнаты стояла закрытая тряпками тахта, тряпки — в задубелых пятнах побелки. Тоня упала на них, спрятала лицо в ладони. Она лежала долго. Наверно, задремала, и ей привиделся кошмар. Она вскрикнула, но показалось ей, что она услышала не свой крик, а голосок Оли: «Мама!» Она вскочила и с облегчением оттого, что все ей только привиделось, опустилась на тахту. И тут все вспомнила. Темнело. Она лежала неподвижно. Кошмар опять обволакивал сознание, в нем мешались Оля, Шемчак и Степан. Тоня сопротивлялась, ей казалось, что она победила кошмар, но победил он и внушал ей, что жизнь оторвала ее от всего любимого в прошлом и навсегда оставила одну. А в будущем ничего не хотелось, потому что в будущем она могла любить только прошлое. У двери звонили. Она слышала звонок, и звонок, как весь мир, был сейчас для нее чужим и не нужно было его замечать и думать о нем.
Вечером Аркадию позвонила из Крыма мать. Четверть часа расспрашивала, что и где он ест.
— Передай Тонюшке, Оленька уже совсем здоровенькая, ждет маму! Алло, слышишь? Тони никогда нет дома, мы не можем до нее дозвониться! Как она там?
Он солгал, что видит ее ежедневно. Тут же позвонил Тоне, телефон не ответил.
Впереди был долгий вечер. Аня научила его сидеть на балконе и смотреть в окна соседнего дома. Скоро стемнеет и они зажгутся...
Они с Аней не звонили друг другу. Это молчание и было их объяснением. Какое-то время он чувствовал себя виноватым. Как почти всякий мужчина, он переоценивал свое место в жизни женщины.
Зажглось первое окно — кухня. Кухни зажигаются первыми и гаснут последними. Жизнь, если наблюдать через окно, во всех квартирах похожа. Появилось искушение позвонить Ане. Она бы сказала: «Приветик! Куда ты пропал?» Может быть, даже сказала бы: «А я как раз только что решила тебе звонить». Она бы сумела найти нужную интонацию, как будто ничего не значило его молчание с самой свадьбы молодого Грачева. Что бы он ответил? «А я не пропал. Разве ты не знаешь, что я не могу пропасть? Я всегда с тобой, Аннушка». Это была бы подленькая ложь. Он понимает: сейчас, после молчания, его звонок значил бы больше, чем он хотел. Подло из-за каприза начинать все сначала.