Аркадий взглянул на Михалевича и впервые заметил, что тот волнуется. И впервые он понял, как оберегал его всегда Михалевич, как много сделал для него. Свою доброту и заботу Михалевич умел оставлять незаметной. «Мне здорово везет на людей»,— подумал Аркадий.
— Добавьте еще три кубика,— сказал он.
— Хватит,— сказал Михалевич.
Теперь у Аркадия появился излишний оптимизм и ответственность перешла к окружающим. Аркадий горячился, спорил с ними: температура повысилась только до сорока, хоть бы еще на один градус.. Михалевич не слушал его, кивнул сестре:
— Убирайте иглу.
Аркадий услышал, как Кошелев тихо, явно не для него сказал Михалевичу «сорок один и две», и успокоился. Все-таки это уже температура для первого раза.
«Мне везет,— думал Аркадий.— Всю жизнь мне везет. Все-таки кое-что я сделал. Пусть не универсальное средство, но будут и излеченные. А возможно, и... чем черт не шутит... А ведь могло и не получиться. Случайность. Для настоящего исследователя у меня кишка тонка. Надо быть молчаливым, сосредоточенным, целеустремленным, как Флеминг. А я болтун, несобранный, надоедливый, не очень умный. Мне просто повезло в жизни, идиотски повезло...»
Он начал обильно потеть. Температура падала.
— Сколько времени?
— Пять.
— Нужно было выдержать при сорока одном хотя бы до семи.
— Хватит с тебя.
Аркадий всей кожей ощутил томительную. болезненную слабость. Замерзали ноги и руки, заломило зубы. Дышать стало трудно. «Нервная разрядка»,— подумал он и ошибся. Это поднималась температура. Голоса Михалевича и Кошелева доносились издалека. Михалевич протянул руку, и она полетела к Аркадию, огромная, больше человека.
— Братцы, у Тони день рождения, а я еще подарка не купил. Магазины закроются...
Сбоку выплыло лицо анестезиолога.
Михалевич оказался прав. Температура плясала. Неожиданно поднялась до сорока одного и восьми. Быстро падало давление...
Только в девять Михалевич разрешил Аркадию сесть. Люда — кроме них, она одна осталась в операционной — помогала одеться. Аркадий встал. Он еще не мог понять, что у него болит и что не болит.
— Люда, с меня бутылка,— сказал он.— Ты из-за нас свидание не пропустила?
— Подождет, Аркадий Алексеевич.
— Медицина требует жертв,— заметил Михалевич, и Аркадий. добавил:
— ...сказал врач больному.
Они стали смеяться.
Люда, одна из самых смешливых сестер отделения, смотрела на них с неловкостью трезвого человека в компании пьяных и натянуто улыбалась. Отсмеявшись, они сконфузились и перешли в кабинет Михалевича. Аркадий сразу сел на ближайший стул — устал. Им теперь было неловко.
— Людочка, ты бы нам спирта грамм пятьдесят достала,— сказал Михалевич.
— Да не нужно,— сказал Аркадий.— Передохнем и пойдем.
Михалевич оставался, чтобы отвезти его на своей машине. Так он опекал Аркадия полгода. В институте ходили разговоры о «пробивной силе» Брагина: просунуть свою тему сверх плана, заставить работать на себя всех фармакологов, доставать бог знает какой дефицит — так, мол, можно и рак вылечить. И всю эту огромную и неблагодарную работу, как и многое другое, сделал Михалевич. И ответственность за сегодняшний риск лежала на нем. Аркадию хотелось сказать, что он понимает и ценит все это, что он в долгу, но вместо этого они говорили об опыте. Радоваться как будто рано. Михалевич уже подсчитал: сегодня они управляли температурой с точностью плюс-минус четыре десятых градуса, если не считать непонятного скачка в конце. Они наметили план завтрашней работы, набросали несколько вариантов, которые нужно будет проверить. Заглянула в дверь Люда, простилась.
— Погоди, я тебя подброшу,— сказал Михалевич.
— Спасибо, меня подвезут.
Пора было и им подниматься.
— Поедем ко мне,— предложил Михалевич.— Все же есть что отметить.
Аркадий только сейчас вспомнил:
— Мне же на день рождения надо. К невестке. Может быть, ты со мной поедешь?
Им обоим не хотелось расставаться.
«Москвич» стоял за воротами. На ветру Аркадия охватил озноб. Ноги дрожали. У сторожки лежали штабелем сосновые доски. Михалевич, проходя, отодрал щепку, сказал не совсем вразумительно:
— Люблю запах. Самое милое дело.
Он залез в машину, изнутри открыл дверцу для Аркадия.
— Сейчас будет тепло.
Фары осветили обледеневшие сосны. «Москвич» развернулся и покатил по выпуклой автобусной колее, лимонно-желтой в свете фар.
— Нахал ты,— вяло сказал Михалевич.— У меня тоже появилась как-то эта мыслишка... лет пять назад. Но подумал: если бы был смысл, так кто-нибудь и без меня давно догадался бы...