Заводской поселок — десяток кирпичных кварталов против центральной проходной — прежде отделялся от города пустырем. Пустырь давно застроили, улицы поселка слились с городскими, а понятия «город» и «поселок» существуют до сих пор. Старые двухэтажные домики теряются теперь среди современных высоких коробок в пять и девять этажей, поставленных то плашмя, то на торец, серых и белых, с красными лоджиями. В середине весны на просторных новых улицах принимаются тоненькие молоденькие деревца, а на старых густые липы и клены закрывают небо. Поэтому, несмотря на близость крупного завода, в старых кварталах выживают запахи весны и осени, если северо-восточный ветер не несет гари литейных цехов.
Сейчас март, оттепель, но не пахнет весной. Дождь не дождь — оседающая с низкого неба вода не в силах пробить пленку луж, только пристает мокрой пылью к лицу и одежде.
Несколько дней он еще будет чувствовать слабость и головную боль, а потом все пройдет. Не уйдет ли вместе с этим спокойствие? Аркадий шел и думал о Тоне. О том, что любовь рождается вместе с надеждой и вместе с надеждой что-то в ней отмирает. И это хорошо. «Также и юношеская любовь к славе,— думал он,— проходит, когда появляется зрелость».
Хорошо это или плохо, много он потерял или мало, но он городской человек и между ним и землей добрых пять сантиметров асфальта на гравийной постели. И деревья каждую весну здесь стригут по самые стволы, так что их уродливые рогатки торчат из асфальта в бетонных коридорах улиц. И здесь, как во всяком другом месте и во всякое время, как бы удобно люди ни устраивались на земле, как бы успешно ни изгоняли они из своей жизни боль, и голод, и случайность, и неуверенность в завтрашнем дне,— все равно даже для самого простого счастья им всегда будет нужно очень много мужества.