Плыл дым в комнате, плыла сама комната, расплывались розовыми пятнами лица мужчин.
Говоря-ат,
Не повезе-е-ет,
Если черный кот дорогу перейде-е-ет...
Песня рождалась, как сытое мурлыканье кошки, и делала свое дело: создавала ощущение общности. Тоня откинулась на стуле, полузакрыла глаза. Она устала.
— ...это был такой человек... Сам в драку никогда не лез, боялся, что прибьет... А с виду — так, замухрышка. Шел он как-то вечером, кругом — ни души. Подваливают трое. «Дядька, дай пиджачок померить»... А в пиджаке у него получка...
Песня затихла, за столом слушали. Мужчины любят силу. Хотя чего им бояться? Что получку отберут?
Тоня прошла в комнату Оли. Свекровь читала, сидя у кровати, кивнула ей: спит девочка.
— Шли бы к столу, мама,— виновато (она развлекалась, а старушка укладывала спать девочку) сказала Тоня.
— Ничего, я почитаю. А ты иди, Тонечка.
Почему-то трудно к этому привыкнуть. Свекровь вынянчила Олю, она предана Тоне, как мать, и ничего не ждет для себя, только хочет, чтобы это ценили. Невелик грех, но утомляет очень. Тоня устыдилась своего недоброго чувства.
— Что вы читаете, мама?
— Всучили чепуху какую-то в библиотеке,— пожаловалась с охотой свекровь.— Обывательщина.
В знак протеста против этого слова — мол, ей оно еще ничего не говорит — Тоня посмотрела на обложку и даже пустила веером страницы. И о Тоне после первого знакомства свекровь сказала: «Бойкая такая мещаночка». Тоне передали. «Бойкая такая мещаночка, то, что Степану надо. Он у меня звезд с неба не хватает». И дети у матери научились, любят это слово. Старушке это, пожалуй, простительнее, она всегда мечтала работать, а была обречена сидеть дома всю свою кочевую жизнь офицерской жены.
В комнате заспорили мужчины. О знаменитой паре фигуристов. Женаты они или нет. Корзун один против всех доказывал, что женаты, и очень нервничал из-за этого, даже ненароком обидел Жанну. Валя попытался перевести разговор на селитру, но не смог и, сдавшись, стал от скуки дразнить начальника: доказывал, что танцоры женаты фиктивным браком.
— А я что говорю? — торжествовал Корзун.
Степан смеялся и правой рукой обнимал соседа. Он всегда, когда выпьет, должен кого-нибудь обнимать.
Тоня по-хозяйски оглядела стол. Гости увлечены, никто не буянит, в бутылках еще есть водка и закуски хватает... Все хорошо.
— Кавалеры, кто со мной потанцует?
Наверно, не расслышали, заговорились. Бог с ними.
Она направилась было в кухню, и в это время в дверь позвонили. «Кто это может быть? Наверно, дедушка. Конечно, дедушка»,—убеждала себя Тоня, открывая дверь, потому что ей вдруг очень захотелось, чтобы за дверью оказался другой человек, и она боялась разочарования, которое не сумеет скрыть от обидчивого дедушки.
«Конечно, дедушка»...
— Лера! Аркадий!! Какие вы молодцы.
Какие они молодцы! И тут же Тоня смутилась: вот раскричалась.
— А я иду открывать и думаю: вдруг вы?
Аркадий пропустил сестру вперед, церемонно вручил Тоне красные тюльпаны.
— Совсем не вдруг. Поздравляем. Наш долг родственников — поддержать тебя в трудный день.
— Какой трудный день? — не поняла Тоня.
— Молодец,— сказал он.— Ты хорошо держишься.
— Тоня, какая ты красивая.— Лера сбросила пальто на руки брата.— Ты прямо как пират. Вперед, люди Флинта.
«Перестань улыбаться,— скомандовала себе Тоня.— Я совсем пьяна».
Аркадий пытался повесить пальто на переполненную вешалку, а оно все соскальзывало. Наконец он как-то закрепил его и, опасливо поглядывая, отошел. Только теперь Тоня разглядела его и расхохоталась:
— С ума можно сойти!
Он улыбался. Он всегда был щеголем, а сегодня к ярко-синему, чрезвычайно модному своему костюму надел огненно-красный галстук.
— На это и рассчитано.
— И папа тебе позволяет так ходить?
— Не говори,— махнула рукой Лера.— Папа мечтает о дальтонизме, чтобы видеть этот галстук хотя бы зеленым.
— Тоня, я имею право проявлять свою индивидуальность?
— Аркадий, тебя когда-нибудь что-нибудь тревожит?
— У-у!
— Трудно поверить. Что же?
— Зубная боль,— шепнул он как бы по секрету.
— Новая?
— Все та же.
Тоня опять рассмеялась, но уже несколько принужденно. Зубная боль у них означала любовь. «А у меня зубная боль в сердце, и помочь от нее может только свинцовая пломба и тот зубной порошок, который изобрел монах Бертольд Шварц». Это тоже игра. Если со свекровью игра была во взаимную сердечность, если Степан попеременно был шаловливым мальчиком и строгим мужем, то Аркадий, когда они собирались вместе, вступал в роль отвергнутого поклонника Тони, завидующего счастью своего старшего брата. Тоня легко принимала игру, и тут не было лицемерия. Наоборот, добровольные эти роли помогали им быть искренними, спасали их искренность, так как неизбежная между ними ложь становилась наперед заданным условием игры. И поскольку каждый выбирал себе роль сам, выбирал то, что хотел, то в маске неожиданно обнаруживалось истинное лицо. Недаром говорят, что в каждой шутке есть доля правды.