Весть о том, что героиня была захвачена под Компьенем, распространилась быстро. Уже через два дня после этого Парижский Университет написал Филиппу Бургундскому письмо с просьбой прислать к ним его пленницу, чтобы она "предстала перед нами и прокурором святого инквизитора" для ответа на обвинения в том, что она "сильно подозревается во многих преступлениях, напоминающих ересь". Через два месяца, не получив ответа, Университет "потребовал" от герцога Бургундского, Люксембурга и бастарда Вандомского, которому сдалась Жанна, передать ее церковным властям: теперь ее подозревали в колдовстве, идолопоклонстве и связи с дьяволом[328].
Главным инициатором преследования Жанны был Пьер Кошон, бывший ректор Парижского Университета и ярый сторонник англо-бургундского альянса. Он был одним из руководителей пробургундского восстания кабошьенов в Париже в 1413 году, которое привело к резне арманьяков, и в результате был изгнан из города. В награду за верность герцог Бургундский и его отец осыпали Кошона церковными должностями, в том числе сделали его капелланом герцогской капеллы в Дижоне и добились его назначения епископом Бове в 1420 году. Участник переговоров по заключению договора в Труа, Кошон был уполномочен английской администрацией выполнять многочисленные важные дипломатические миссии и являлся старшим членом королевского Совета Франции[329].
Кошон на собственном горьком опыте убедился, что Дева возглавляла армию арманьяков, когда та шла сначала на Реймс, где он тогда жил, а затем на Бове, изгнав его из резиденции его собственного епископства. Он укрылся в Руане, где англичане выплатили ему денежную компенсацию за его потери, но теперь его взор был устремлен на главный приз — архиепископство Руанское, которое только что освободилось из-за повышения Жана де ла Роштейна до кардинала. Будучи одновременно королевским советником и высокопоставленным церковным деятелем, Кошон многим был обязан английскому режиму и ожидал от него еще большего. Жанна была захвачена в его епархии Бове, поэтому он мог заявить, что право судить ее относится к его юрисдикции, и в течение следующих четырех месяцев он неустанно трудился, чтобы убедить бургундцев передать ее ему[330].
Устранение Девы с политической сцены стало облегчением для Бедфорда, но оно имело второстепенное значение по сравнению с отвоеванием мест, потерянных во время ее походов. В ноябре 1429 года Генеральные Штаты Нормандии выделили ему 140.000 т.л. (8.17 млн. ф.с.) специально для выплаты жалования гарнизонам и осады Торси, Омаль, Конша и других вражеских соседних крепостей, "а не где-нибудь еще" — суровое напоминание о том, что не должно повториться отвлечение средств, в результате которого деньги, предназначенные для захвата Анжера, были перенаправлены для осады Орлеана. Дополнительная субсидия в марте 1430 года в размере 70.000 т.л. (4.08 млн. ф.с.) была признанием того, что такое количество военных операций ложится тяжелым бременем на финансы Нормандии.
Землекопы и рабочие, в январе 1430 года, уже трудились при осаде Торси, расположенного на полпути между Бове и Дьеппом и местные налоги взимались, чтобы быстро выплатить им "разумную и причитающуюся" заработную плату, а также жалованье солдатам, которые к следующему месяцу были размещены в бастидах вокруг города. Осада Шато-Гайяр также продолжалась, хотя к апрелю Джон Ланберри, командовавший там войсками, был в отчаянии, так как не мог добиться выплаты жалованья своим рабочим и был вынужден платить деньги из собственного кармана, чтобы обеспечить им прожиточный минимум, а теперь угрожавшим уйти, если им не заплатят полностью. В других частях герцогства даже такое достаточно безопасное место, как город Лизье, был настолько встревожен успехами арманьяков, что попросил разрешения взимать местные налоги для оплаты "укрепления стен для обороны города"[331].