— Пап, нет! — выдавила я, всхлипнув.
Он толкнул меня, и я отлетела, задела коленом кровокамень. Когда я выпрямилась, свет лился из Двери Жути, такой яркий и слепящий, что я не видела.
— Прошу! — взмолилась я.
Отец оглянулся.
— Люблю тебя, Элли.
Он шагнул и пропал в свете.
Дверь распахнулась шире, опаляя мои глаза. Ветер поднял меня, оттолкнул. Я врезалась во что-то твердое.
Мое сердце сжалось в груди, свет тек по мне. Мои глаза горели, но даже когда я закрыла их, это не изменило то, что я видела. Лиловое сияние, похожее на оленя Истины, появилось из яркого света, рыло землю, а музыка — будто хор пел изо всех сил — ударило по моему разуму. Я не могла разобрать слова, но песня охватила меня эмоциями. Надежда, восторг, предвкушение.
Слова наполнили мой разум.
ВЫПРЯМИТЬ ЗАПУТАННОЕ.
СДЕЛАТЬ КРИВЫЕ ПУТИ ПРЯМЫМИ.
ОМЫТЬ ВСЕХ НАС.
Это было видение? Это же не было настоящим?
Свет лился из двери, двигался, как живой.
Я затаила дыхание, сердце колотилось, я неслась с живым светом. Мы скользнули мимо Двери Жути, и на месте спутанных скелетов, вырезанных там, были целые люди, живые и красивые, вырезанные на двери.
Но мне было плевать на них. Я видела — это было выжжено в моем разуме навеки — последний взгляд отца. Его лицо, полное любви. Взгляд жертвы.
Мы пронеслись по долинам, и застывшие каменные статуи оживали, пока мы пробегали мимо. Их радостные вопли преследовали нас.
Я хотела, чтобы кто-нибудь вернул так отца к жизни.
Мы неслись среди растений, которые пожирали людей, и ядовитых болот, злых единорогов и зубастых существ. Когда мы уходили, они уже не были монстрами.
Мы неслись по Фейвальду, озаряли землю, и она таяла, объединялась с миром смертных. Я видела Дымопад, моя армия големов была у круга камней. На моих глазах големы стали живой плотью, радостно завопили, и это пронзило мое сердце сладостью.
Но даже эта сладость не могла пронзить боль и печаль, дрожащие в моем сердце.
Мы неслись по тропе, которая была обрамлена колокольчиками из костей, но теперь там были камыши, они позвякивали, когда свет проносился. Дальше к Скандтону, удивленные смертные поднимали на нас взгляды. Свет касался их, и их распутанные края становились снова целыми.
Мы неслись по Фейвальду, касаясь фейри, и когда свет их задевал, их спутанная агония пропадала, делая их снова целыми и правильными.
Кроме некоторых.
Потому что, когда свет коснулся моей сестры, я увидела, как рычание вырвалось из ее горла, она боролась с прикосновением. И, когда свет окатил ее, она упала на землю, уснув, твердая, как камень.
Не она одна отказалась от яркости света. Не она одна погрузилась в зачарованный сон. Были другие — фейри и смертные.
Но, когда свет прошел, он задел все места в Фейвальде или мире смертных. Высокая статуя скелета, чей глаз был библиотекой Скувреля, стал статуей живого фейри с улыбающимися глазами и переливающимися крыльями. Жуткие вырезанные картины и украшения из костей стали красотой.
Я смотрела, и это уже меня утомило так, что я раскачивалась от усталости.
Я потеряла отца и мать.
Ради этого.
— Смыто, — охнул Скуврель. Я как-то оказалась в его руках. — Как я и думал. Больше фейри не украдут детей, Кошмарик. Больше не будет смертных, которых пытками свели с ума. Больше не будет оживших ужасов.
Яркий свет угасал, но я все еще не видела, свет опалил мои глаза слишком сильно.
— Я верил, что ты могла это сделать, маленькая Охотница, но не осмеливался мечтать о том, что еще это может означать.
— Что еще это означает? — спросила я, стараясь не паниковать, что все еще не видела.
— Это означает, что правление ужаса фейри закончилось. Это означает мир для тех, кто этого хочет.
— Я хочу этого, — вздохнула я. — Но это не так просто. Люди со временем снова начнут запутываться.
— Я не сомневаюсь, что, когда тот день наступит, ты запугаешь их и заставит подчиняться, Кошмарик. Никто не будет в безопасности, пока ты охотишься в этих мирах.
— А ты? — спросила я. — Ты можешь выдержать то, что бросил свое коварство? Ты ощущаешь, что потерял его, будто конечность?
Он рассмеялся низко, и его смех все еще звучал коварно.
— Думаю, я все еще буду тебя немного мучить и заставлять играть в мелкие игры.
Я сглотнула, ощутила его дыхание у своего уха. Он прошептал:
— Способность хранить тайну?
— Пять, — сказала я.
— Я хотел долгое время быть хорошим. Я хотел надежду на спасение. Кто бы думал, что мне подарит ее смертный, который ненавидел меня?