Концептуальное содержание хроники, однако, не исчерпывается апологией рыцарской авантюры, сводимой к взаимосцеплению роковых случайностей. Через рассказ Робера де Клари красной нитью проходит еще одна важная идея, раскрывающая социальные истоки, социальный смысл и направленность «Завоевания Константинополя». Хроника эта в противоположность запискам Жоффруа де Виллардуэна — панегирик рядовому рыцарству. Пикардиец воспевает деяния простых рыцарей. В его хронике ясно звучит голос povres chevaliers, той массы, которую постигло в походе жестокое разочарование, поскольку она сама стала отчасти жертвой корыстолюбия, высокомерия, неприкрытого эгоизма, политических интриг своих вождей — знатных сеньоров и венецианского дожа, быстро нашедших общий язык. Они сговаривались за спиной рыцарей, не посвящая их в свои планы. Так, бароны и прочие «высокородные крестоносцы» приняли на совете предложение дожа насчет завоевания Задара, а все остальные в войске и не ведали об этом совете, «кроме самых могущественных лиц» (гл. XIII). Они хитростью отбирали у рядовых воинов то, что, с точки зрения последних, причиталось им за их ратные труды. Все повествование Робера де Клари ведется как бы от имени этих в конечном счете обделенных добычей, обманутых, ущемленных в своих притязаниях простых chevaliers, рассчитывавших не на жалкие подачки rike hommae и не на крохи от завоеванного в Константинополе «добра», а на нечто гораздо большее.
«Правда», которую хочет поведать и передает Робер де Клари, — это правда об «обиде», нанесенной знатью рыцарям, т. е. «правда», отражающая внутриклассовые противоречия в «воинстве божьем», двинувшемся было против «неверных», а оказавшемся — якобы волею случая — в Константинополе. Ярче всего настрой маленького рыцаря, его неприязнь по отношению к haut hommes проступает в сценах, где описываются различные эпизоды битвы за Константинополь и того, что последовало за взятием города. Командиры боевых отрядов во время схватки в июле 1203 г., накануне вступления крестоносцев в город, враждуют между собой, а граф Фландрский даже проявляет малодушие (гл. XLVII). Если рыцари передовых отрядов, бесстрашно устремляющиеся навстречу превосходящим силам противника, уподобляются хронистом «прекрасным ангелам» (гл. XLVII), то графа Фландрского сами его соратники укоряют в пассивности: он совершает «весьма постыдное дело», не атакуя врага (гл. XLVIII). Незадолго до решающего приступа предводители договариваются между собой о разделе власти и добычи после того, как Константинополь будет завоеван. Всех ратников заставили при этом торжественно поклясться, что добычу «в золоте ли, серебре ли или в новых тканях, стоимостью в пять су и больше, они снесут в лагерь для справедливого дележа» (гл. LXVIII). Когда же город перешел в руки завоевателей, то клятву сдержали только рядовые рыцари, а их вожди, угождая собственной корысти, повели себя крайне вероломно и недостойно. Сперва они условились, причем, как с нескрываемой горечью рассказывает хронист, «ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали», взять себе «лучшие дома в городе» (гл. LXXX). Именно с тех пор бароны «начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и быть дурными сотоварищами» (Там же), за что потом дорого поплатились, — уже с явным злорадством отмечает Робер де Клари. Он выступает выразителем настроений неблагосклонного по отношению к верхам меньшого люда (menue gent). Хронист возмущен тем, что знать завладела самыми лучшими зданиями, заняв их «прежде, чем бедные рыцари и меньшой люд успели узнать об этом»: им пришлось довольствоваться домами, оставшимися свободными (Там же). В дальнейшем меньшому люду причинялись новые обиды. Захваченное, у греков имущество — «а оно было очень богатым» — снесли в некое аббатство, и для охраны отрядили 10 сеньоров и столько же венецианцев, считавшихся вполне честными людьми. И что же? «Те самые люди, которые должны были охранять добро», принялись растаскивать «драгоценности из золота и все, что хотели» (гл. LXXXI). Робер де Клари с досадой рисует картину своекорыстного поведения «могущественных людей»: каждый из них «брал себе либо золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил» (Там же). Принципы разбойничьей «справедливости» были таким образом нарушены знатью — и этого Робер де Клари ей не прощает. Он негодует — не потому, что захватчики учинили грабеж христианского города, а едва ли не исключительно из-за «несправедливости», содеянной сеньорами, ибо «ничто не было разделено к общему благу войска, или ко благу бедных рыцарей, или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро» (Там же). Напротив, «добро, которое оставалось для дележа, было расхищено таким вот худым путем» (Там же). Гнев Робера вызван дополнительно еще и тем, что ловкие торгаши, венецианцы «так или иначе получили свою половину», в накладе оказались только рядовые участники крестоносного предприятия (Там же).