Выбрать главу
207

Император же Алексей довольно долго находился в походе, куда отправился, — до праздника св. Мартина[406]; и тогда он возвратился обратно в Константинополь. Велика была радость от его возвращения, так что греки и константинопольские дамы выехали навстречу своим друзьям пышной кавалькадой; и пилигримы тоже поехали навстречу своим, возвращению которых весьма возрадовались. Итак, император вернулся в Константинополь, во Влахернский дворец; а маркиз Монферратский и другие бароны вместе с пилигримами вернулись к себе.

208

Император, который весьма успешно сделал свое дело и решил, что он от них более не зависит, возгордился по отношению к баронам и ко всем тем, которые сделали ему столько добра, и даже не поехал повидаться с ними в лагерь, как имел обыкновение делать раньше[407]. И они послали к нему, и просили его уплатить им деньги, которые он обязался уплатить[408]. А он откладывал и откладывал уплату со дня на день; и время от времени он предоставлял им жалкие суммы; и наконец уплата и вовсе прекратилась[409].

209

Маркиз Бонифаций Монферратский, который послужил ему больше других[410] и к которому он был благожелательнее, частенько наведывался к нему; и он упрекал его за вину перед ними, и напоминал ему о той великой службе, что они ему сослужили, столь великой, какая никогда никому не делалась. А тот водил его за нос отсрочками и не выполнял ничего из того, что обязался: и дело зашло далеко настолько, что они увидели и ясно поняли, что он ищет причинить им только зло.

210

И бароны войска, а также дож Венеции держали совет. И они сказали, что поняли, что император не выполнит никаких обязательств и что он никогда не говорил им правды; что надо послать к нему добрых послов, чтобы потребовать от него выполнения их соглашения и чтобы напомнить ему о той службе, которую они ему сослужили, и спросить, хочет ли он исполнить, что предлагают послы; и что ежели он не хочет исполнить, то бросить ему от их имени вызов и твердо объявить, что они обеспечат причитающееся им, как сумеют.

211

Для этого посольства были избраны Конон де Бетюн и Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампанский, и Милон ле Бребан из Провэна. И дож Венеции направил туда трех знатных мужей из своего совета[411]. Послы сели тогда на своих коней, опоясавшись мечами, и сообща поскакали ко Влахернскому дворцу. И знайте, что они пошли на весьма опасное дело и пустились на великое приключение — по причине вероломства греков.

212

И вот у ворот они спешились, и вошли во дворец, и увидели императора Алексея и императора Сюрсака, его отца, восседавших бок о бок на двух тронах; а рядом с ними восседала императрица, которая была супругой отца и мачехой сына и была сестрой короля Венгрии, дамой прекрасной и доброй; и было с ними множество знатных мужей, и все это походило прямо на двор могущественного властителя.

213

По согласию остальных послов слово молвил Конон де Бетюн, который был мудр и весьма красноречив: «Государь, мы пришли к тебе от лица баронов войска и от дожа Венеции. И знай, что они напоминают тебе о той великой службе, которую сослужили тебе, как это ведомо всякому и само по себе очевидно. Вы поклялись им, вы и ваш отец, выполнить соглашение, которое вы заключили с ними, и у них имеются ваши грамоты об этом[412]; вы не соблюли соглашения так, как должны были.

214

Многажды они увещевали вас об этом, и мы увещеваем вас от их имени перед всеми вашими баронами соблюсти соглашение, которое заключено между вами и ими. Ежели вы это сделаете, то они будут вполне удовлетворены; а ежели вы не сделаете этого, то знайте, что с этого часа они не станут считать нас ни сеньором, ни другом, но постараются добиться того, что им причитается, всеми способами, какими только сумеют. И передают они вам, что не причинили бы вам зла, ни вам, ни кому-либо другому, не бросив вызов: ибо они никогда не совершали предательства, и в их стране нет обычая поступать таким образом. Вы хорошо слышали то, что мы вам сказали, решайте же, как вам будет угодно».

215

Греки сочли этот вызов великим чудом и великой дерзостью, и они сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей весьма зло глядел на послов[413], и все остальные, которые до тех пор глядели на них с таким благоволением.

216

И тут поднялся в императорских покоях великий шум; и послы повернули назад, и подошли к воротам, и вскочили на своих коней. Когда они уже были за воротами, не было никого среди них, кто бы сильно не возрадовался; и это было не так уж удивительно, ибо они спаслись от великой опасности; ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными. Таким образом, они возвратились в лагерь и рассказали баронам, как действовали. Так началась война; и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море. Франки и греки бились во многих местах: и никогда, благодарением Божьим, они не бились без того, чтобы греки не теряли больше, чем франки. Война длилась таким образом долгое время, до глубокой зимы[414].

вернуться

406

11 ноября 1203 г.

вернуться

407

Удалившись из Константинополя от своих «покровителей», Алексей IV, вероятно, уступил нажиму, который оказывало на него придворное окружение. Как рассказывает Никита Хониат, император прислушивался к голосам тех, которые некогда лишили престола его отца Исаака II (в пользу Алексея III). Робер де Клари (гл. LVIII) называет Морчуфля главным советником молодого императора. О том, что Морчуфль был заклятым врагом латинян, сообщает далее и сам Жоффруа де Виллардуэн (см. § 221). В письме Бодуэна, написанном им Иннокентию III уже после избрания латинским императором, говорится, будто в Константинополе составился заговор с участием Исаака II, патриарха и группы знатных греков. Тот факт, что преобладающее влияние на политику Алексея IV стали оказывать прежние приверженцы Алексея III, косвенно подтверждается также содержанием речи во славу императора, оставшейся непроизнесенной, хотя и составленной придворным константинопольским оратором, вышедшим из столичной патриаршей школы, — Никифором Хрисовергом (по-видимому, в конце ноября 1203 г.). Исследователь истории Византии и ее взаимоотношений с Западом в конце XII — начале XIII в. Ч. М. Бранд (США), анализируя упомянутую речь, пришел к заключению о ее двойственном характере, отражавшем двойственность позиции придворной знати: оратор, с одной стороны, призывал Алексея IV действовать решительно против латинян, а с другой — стараться найти путь к соглашению с ними.

вернуться

408

Примерно то же самое рассказывает об этих обращениях к Алексею IV и бесконечных проволочках с уплатой обещанной суммы Робер де Клари (гл. LVIII).

вернуться

409

Об оттяжках с уплатой денег, об уменьшении размеров выплачиваемых сумм, а затем и о полном прекращении платежей говорится также в хронике «Константинопольское опустошение».

вернуться

410

Действительно, Бонифаций Монферратский, как явствует из предшествующего повествования хрониста, был одним из самых убежденных сторонников проекта восстановления царевича Алексея на константинопольском престоле (см. § 98). Именно он принял царевича под свое покровительство, когда тот присоединился к войску крестоносцев (см. § 111 —112). Маркиз непосредственно участвовал во фракийском походе Алексея IV, оказав ему тем самым содействие в «собирании земель» и консолидации территории империи (см § 201—202).

вернуться

411

Об этом последнем посольстве, видимо, повествует и Робер де Клари в LXIX гл. своих записок, только, согласно его рассказу, посольство состояло всего из двух рыцарей. Версия пикардийского хрониста, однако, неточна — и это неудивительно: он ведь не всегда был достаточно осведомлен в таких подробностях дипломатии крестоносцев, как состав тех или иных посольств, и даже не всегда вообще-то знал о них. Ему остался неведом, к примеру, демарш крестоносцев перед Исааком II в день взятия Константинополя (см. выше, § 184).

вернуться

412

Об этом см. выше, § 91, 187 и след.

вернуться

413

Судя по рассказу Робера де Клари (гл. LXIX), Алексей IV ответил послам в сущности формальным отказом выполнить свои обязательства и потребовал от крестоносцев очистить его земли. Тот же хронист передает, что вслед за этим посольством к Алексею явился дож, переправившийся через Золотой Рог на четырех галерах. Император встретил его у ворот, восседая на коне. Хронист в весьма натуралистичном тоне воспроизводит выражения, в которых дож высказал свои чувства. Возможно, однако, что пикардиец в данном случае смешивает происшедшее с другим, более поздним эпизодом — со встречей между дожем и Морчуфлем (см. ниже § 228).

вернуться

414

История столкновений на суше и на море между крестоносцами и греками в течение этого времени (декабрь 1203 — январь 1204 г.) едва ли может быть прослежена по источникам сколько-нибудь подробно. Известно, во всяком случае, что, согласно данным хроники «Константинопольское опустошение», греки на второй день после первого воскресенья адвента, т. е. 1 декабря 1203 г., атаковали латинян, оставшихся в Константинополе, и, так как бароны воспротивились войне с моря, осаждавшие одержали победу. Судя по той же хронике, 7 января 1204 г. греки предприняли конную вылазку, во время которой понесли немалые потери, тогда как французы потеряли только двух рыцарей и одного оруженосца. Возможно, именно об этой стычке повествует Никита Хониат, сообщая о вылазке Морчуфля (впоследствии — император Алексей V), чей конь пал в ней, а сам вельможа был спасен отрядом воинов, подоспевших из города.

полную версию книги