— Он не настоящий, — сказал ему Вуа Рапуунг, — Но ты должен вести себя так, будто он настоящий. Ты должен выполнять определенные команды.
«Откуда ты знаешь, что это не обман?» — кричал Энакину его здравый смысл. «Откуда ты знаешь, что все это от начала до конца не было единым планом, заставившим тебя примаршировать на базу формовщиков и добровольно отказаться от самой своей сущности?»
У него опять возникло ощущение, будто глаза его ослепли, язык отрезан, а нервы пальцев онемели. Не было абсолютно никакого способа узнать, о чем думает Вуа Рапуунг.
Но почему-то было непохоже, что изуродованный воин таким образом доигрывает искусно составленную шараду.
— Значит, я должен вести себя как бессмысленный болван?
— Нет. Мы уже не прививаем эту форму ограничителя большинству рабочих невольников. Выяснилось, что он слишком изнуряет их. Какая польза от раба, который умирает или становится слабоумным? Имплантант всего лишь гарантирует, что тебя можно при необходимости приструнить. Если почувствуешь зуд, симулируй боль и паралич. Если будет действительно больно, симулируй смерть.
— Понял.
Так что Энакин позволил йуужань-вонгскому воину воткнуть эту штуку в свое тело, стараясь не морщиться, когда она укоренялась. Он сконцентрировался на распознании первого же признака — любого признака — того, что его воля ушла от него.
Когда Рапуунг закончил свое дело, Энакин чувствовал себя изнасилованным, как будто его тело превратилось во что-то омерзительное, но все еще чувствовал, что контролирует себя. Пока что.
— Где можно спрятать мой светомеч? — спросил Энакин. Рапуунг еще в джунглях заставил его выбросить одежду и снаряжение. Сломанное оружие было единственным имуществом, которое у него осталось.
— Он не работает.
— Я знаю. Где можно его спрятать?
Рапуунг на миг заколебался.
— Здесь, — сказал он. — В дальнем углу водосборника. Он останется незамеченным в органическом материале дна.
Энакин с неохотой последовал совету Рапуунга. Больно было смотреть, как светомеч, который он сделал своими руками, погружается в воду. Но с мечом его бы сразу схватили, и все.
Через несколько минут Энакин оказался в окружении йуужань-вонгов — их здесь были сотни. Они с Рапуунгом покинули большое строение через тот самый проход, через который туда заплыла живая лодка, и пошли вдоль набережной, проложенной параллельно каналу. Последний, как заметил Энакин, изгибался в сторону реки.
Между рекой и комплексами-дамютеками располагались трущобы — те самые, которые Энакин видел с гребня. В отличие от аккуратных строений, жилища эти, казалось, были расположены случайным образом — группа органических куполов и полых цилиндров, испещренных отверстиями. В большоей части домиков на вид едва хватало места, чтобы спать, и Энакин не видел, чтобы много народа входило или выходило оттуда. Большинство здешних йуужаньвонгов были похожи на рыбака, убитого Рапуунгом. У них было мало шрамов или не было совсем. Некоторые отличались уродливыми и гноящимися рубцами, как у Вуа Рапуунга, и на всех были такие же набедренные повязки, что носил Рапуунг, а теперь надел и Энакин.
Конечно, никакая это была не повязка, а что-то живое. Если оторвать ее от бедер, она медленно прикрекрялась обратно.
Кроме того, в ухе у Энакина был спрятан тизовирм, и речь окружающих долетала до него, как короткие вспышки. Но почти никто не разговаривал. Все молча шли по своим делам, лишь изредка вступая в зрительный контакт.
Энакин также обратил внимание, что он здесь не единственный человек. Людей здесь было изрядное количество, все с коралловыми имплантантамиограничителями. Выражение их лиц он легко узнавал; оно колебалось от полной безысходности до простой жалости к себе. Время от времени Энакин замечал у кого-то в глазах огоньки, означавшие, что он или она все еще надеется на спасение. Как и йуужань-вонги, никто не удостоил его более чем коротким взглядом.
— Ты! — закричал голос сзади. Рапуунг обернулся, а Энакин сделал то же самое медленно и неуклюже, стараясь сохранять на лице такое же выражение, как у виденных им людей.
Окликнувший их йуужань-вонг оказался воином — первым воином, которого Энакин здесь увидел. Сохранять спокойствие стоило больших усилий: до сих пор стоять так близко к воину означало биться с ним насмерть, а он участвовал в этом более чем достаточно.
Воин вздрогнул, увиде лицо Рапуунга, и на миг показалось, что он сейчас преклонит колени. Затем его глаза превратились в обсидиан.
— Это ты. Мне сказали в порту, что ты вернулся.
— Я вернулся, — ответил Рапуунг.
— Многие думали, что ты бежал от своего позора. Многие были рады, что больше не придется на него смотреть.
— Боги знают, что позора нет на мне, — ответил Рапуунг.
— Твоя плоть говорит об обратном, — возразил воин.
— Что ж, значит, это так, — сказал Рапуунг. — У тебя есть распоряжения?
— Нет. Какое задание тебе дал твой исполнитель?
— Я как раз иду говорить с ним.
— График траления уже составлен на четыре дня вперед. Ты мог бы провести это время в жертвоприношениях и покаянии, умоляя Йун-Шуно о заступничестве. Можно вложить слово в ухо твоего исполнителя.
— Это очень великодушно, Хал Рапуунг. Но мне не нужна помощь.
— Это не помощь — получить время на молитву, даже от богов, — отвечал Хал Рапуунг. — Иди.
Он резко повернулся и сделал несколько шагов, потом остановился:
— Раб. Почему он тебя сопровождает?
— Я нашел его бродящим бесцельно. Я веду его к своему исполнителю, чтобы тот дал ему задание.
— Бесцельно, говоришь? Ты же знаешь, что в диких джунглях скрываются несколько джедаев.
— Этот был здесь еще до того, как я потерялся. У него всегда был забывчивый характер.
Хал Рапуунг поднял голову.
— Так ли это? — Его голос опустился до шепота. — Я слышал рассказ — слух, по сути — что одна из этих джиидаи вовсе не джиидаи, а йуужань-вонг, каким-то образом сведенная с ума их колдовством.
— Я ничего не знаю об этих слухах.
— Да. Они появились лишь недавно. — он сплюнул. — Иди к своему исполнителю.
— Иду, — сказал Вуа Рапуунг.
— Вуа Рапуунг, ты — Опозоренный, — сказал Энакин, как только воин оказался за пределами слышимости. Он держал при этом голову опущенной и старался не слишком шевелить губами.
Рапуунг быстро огляделся, схватил Энакина за руку и швырнул его в ближайшее строеньице. Внутри было уютно, но стоял какой-то кислый запах, как от немытого ботана.
— Я тебе говорил, чтобы ты придержал язык? — рявкнул Рапуунг.
— Ты должен был мне сказать, — ответил Энакин. — Если хочешь, чтобы я молчал, сделай так, чтобы я не удивлялся каждые десять секунд.
Рапуунг несколько раз сжал и разжал кулаки. Он скрежетнул зубами:
— Я должен играть роль Опозоренного. Но я не Опозоренный.
— Прежде всего, что такое Опозоренный? Только не говори мне это свое: «О них не стоит говорить, об этой жратве».
— О них не… — начал Рапуунг и остановился. Закрыл глаза.
— Опозоренные прокляты богами. Их тела не способны правильно рубцеваться. Они плохо заживают. Полезные и почетные имплантанты, по которым различаются касты и которые отличают нас друг от друга, отвергаются их хилыми телами. Они бесполезны.
— Твои рубцы. Твои раны. Твои имплантанты сгнили.
— Я был великим воином, — сказал Рапуунг. — Командиром. Никто не сомневался в моей компетентности. А потом однажды мое тело предало меня.
Он вдруг заходил взад-вперед, ударяя ладонями по кораллу и царапая их.
— Но это сделали не боги. Я знаю, кто это сделал. Знаю, зачем. И она поплатиться.