— Женщина, чье имя ты мне запретил повторять?
— Да.
— И она — та, кого ты хочешь убить?
— Убить? — глаза Рапуунга округлились, затем он сплюнул. — Неверный. Ты думаешь, что смерть, которая приходит ко всем — сама по себе наказание. Моя месть будет — заставить ее признаться в содеянном, чтобы все узнали, что Вуа Рапуунг никогда не был опозорен! Чтобы йуужань-вонги узнали о ее преступлении. Моя месть будет состоять в том, что я буду знать, что когда она умрет — как бы она не умерла — она умрет в бесславии. Но убить ее? Я не дам ей этой чести.
— О, — сказал Энакин. Обо всем этом он мог бы догадаться. Несмотря на всю скрытность Рапуунга, Энакин по меньшей мере думал, что знает, что йуужань-вонг понимает под местью. Две быстрые фразы уничтожили эти предположения, и все, что он знал о Рапуунге, разлетелось на куски.
— Пока достаточно моей крови в твоих ушах? — спросил Рапуунг низким, холодным голосом.
— Еще один вопрос. Воин, которого мы только что встретили. Часть твоего имени такая же, как у него.
— Как и должно быть. Он мой родич по яслям.
— Твой брат?
Рапуунг слегка наклонил голову в знак подтверждения.
— Мы сейчас идем к исполнителю. Я предположу, что ты раньше работал на расчистке полей для выращивания светляков. Эти рабы живут дольше всех. Мы встретимся, когда мне удастся это организовать, не навлекая подозрений. Играй свою роль. Не сбивайся. Используй свои способности, чтобы найти ближайшее место, где держат другую джиидаи. Я увижу тебя где-то через семь дней. До того мы не обменяемся ни единым словом. Наблюдай за другими рабами. Разговаривай как они или вообще не разговаривай. А теперь идем.
Он выглянул наружу и вышел из домика, волоча Энакина за руку. Кажется, никто ничего не заметил. Вместе они пошли к самому большому зданию, незаметные среди прочих рабов и Опозоренных.
По крайней мере, Энакин на это надеялся.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Вспышка боли ударила Энакина по лбу так неожиданно и мощно, что ноги его подогнулись и он упал на колени на черный лесной грунт, ощупывая голову в поисках раны. Было такое ощущение, будто лоб разрублен от челки до переносицы. Кровь щипала глаза и переполняла нос.
Но когда он поднес руки к глазам, они были чистые. Обветренные, покрытые волдырями, натертые — несколько дней он выдергивал из земли грубые сорняки — но не окровавленные.
Энакин опять осторожно поторгал голову. Боль продолжала пульсировать, но теперь он почувствовал под пальцами неповрежденную плоть.
— Ты! Раб! — сообщил тизовирм в ухе, несомненно, переводя грубую ругань кого-то из охранников. Коралловый отросток слегка уколол Энакина в шею, и он понял, что ему приказано лечь. Он повалился на землю, как бревно, и стал судорожно дергаться. Это было несложно, при той боли, что уже гнездилась в его голове.
Когда Энакин решил, что уже достаточно отыграл свою роль, то встал на колени и вновь принялся за работу, хватаясь за стебли обветреннымим, ободранными руками и выдергивая траву корнем.
Йуужань-вонги не желали видеть у себя никаких машин, даже таких сложных, как мотыга. Кроме рабов, у них были биотические методы расчистки полей, но они, кажется, решили сперва извести всех своих рабов.
Взяться за стебель, расшатать его, вытянуть. В десятимиллиардный раз.
Боль все еще гудела в его черепе, понемногу отступая, и он начал различать детали в хаотических сполохах.
Это было не его лицо, не его кровь, не его боль. На самом деле резанули Тахирай. Она была вся в шрамах, как йуужань-вонг.
Это было уже слишком. С тех пор, как ее схватили, Энакин периодически чувствовал ее боль. Иногда это было словно зуд, иногда — как горящий метанол, вылитый на нервы. Но на этот раз было что-то настоящее, глубокое. Он ощущал ее дыхание и соль ее слез. Все было как тогда, в тот последний момент мира, которым они наслаждались вместе.
Вот только она была вся в крови, а он здесь занимался вырыванием сорняков. Если бы светомеч работал…
Но это уже проблема, да? Или одна из них. И до встречи с Рапуунгом оставалось еще несколько дней.
— Раб! — змеежезл легонько хлестнул Энакина по спине, и ему пришлось собрать все свое самообладание — так хотелось прыгнуть на охранника, отобрать у него змеежезл и поубивать всех йуужань-вонгов в поле зрения.
«Что они с тобой делают, Тахирай?»
Но он сдержался и стал в покорной позе, руки по швам.
— Иди с этой Опозоренной, — сказал охранник.
Энакин повернулся к означенной особе, молодой женщине без видимых шрамов. Она выглядела совершенно уставшей, но в глазах ее была определенная живость, которая отсутствовала у многих Опозоренных.
— Идите на третье поле светляков, что ближе всего к периметру. Покажешь ему, как собирать урожай.
— Чтобы выполнить норму, мне нужно больше, чем один спотыкающийся раб, — сказала женщина.
— Ты полагаешь, что твоя работа — спорить со мной? — рявкнул воин.
— Нет, — ответила она. — Я думала, назначать рабочих — это работа префекта.
— Префект сегодня занят. Или ты предпочитаешь выполнять норму одна?
Еще миг женщина продолжала вызывающе смотреть на воина, потом неохотно склонила голову:
— Нет. Зачем вы это со мной делаете?
— Я обращаюсь с тобой так же, как со всеми.
Она нахмурилась, но ничего не ответила. Вместо этого она сделала знак Энакину:
— Пошли, раб. Нам далеко идти.
Энакин пошел за женщиной, пытаясь восстановить контакт с Тахирай. Она была по-прежнему жива, это он мог сказать с уверенностью, но теперь она была дальше, чем звезды.
Так, словно она блокировала контакт.
— Как тебя зовут, раб? — спросила женщина. Это оказалось так неожиданно, что Энакин и в самом деле споткнулся.
— А?
— Я прошу прощения, но с чего это йуужань-вонгу захотелось пачкать свои уши именем раба?
— С чего это раб вообразил, будто дерзость может остаться безнаказанной? — ответила она.
— Меня зовут Бэйл Ларс, — сказал Энакин.
— Что с тобой, Бэйл Ларс? Я видела, ты чуть не упал. И этот грязнуля Вази тоже видел. Вот почему он послал тебя со мной, и теперь я не смогу выполнить свою норму.
— Он имеет что-то против тебя лично?
— Пуул. Ему свербит то, чего он никогда не получит против моей воли.
— Правда? А я подумал… — тут до него дошло, что он говорит, и он не закончил фразу.
Но женщина сделала это за него:
— Что ты подумал? Что я не откажу воину?
— Нет, вовсе не это, — сказал Энакин. — Я полагал… я думал, что для них, для остальных йуужань-вонгов, я имею в виду… ну, что вы, Опозоренные, не должны быть для них желанными.
— Мы не являемся желанными для нормальных, даже друг для друга. Но Вази ненормальный. Он любит слабых. Он может приказать Опозоренному сделать то, чего полноценный никогда не станет делать, и не захочет делать, и не захочет, чтобы это было сделано.
— Но он приказал тебе и ты не подчинилась?
— Он знает, что если он прикажет мне, я заставлю его убить меня. Поэтому он не стал мне приказывать. Он хочет, чтобы я пришла к нему. — она замолчала и сердито опустила взгляд. — И вообще, это не твое дело. Не забывай: что я для них — то же самое ты для меня. Однажды Йун-Шуно дарует мне избавление, и мое тело примет шрамы и имплантанты. Я стану полноценной, а ты навсегда останешься никем.
— Ты действительно в это веришь? — спросил Энакин. — Я так не думаю.
Она ударила его, довольно сильно. Когда он никак не отреагировал на боль, женщина задумчиво кивнула головой:
— Крепче, чем я думала. Может, мы и сумеем выполнить мою норму, — сказала она. — Если ты мне поможешь, я найду для тебя какую-нибудь награду.
— Я сделаю это исключительно для того, чтобы расстроить Вази, — ответил Энакин. — Хотя я могу и передумать, если ты будешь меня бить.
— Ты говоришь непристойности и не ждешь за это наказания?
— Я не знал, что это непристойно.
— Я слыхала, что вы, рабы — неверные, но даже неверные должны знать богов и их истины.
— Я думал, именно незнание и делает меня неверным, — сказал Энакин.