Бюри поклонился и вышел в сопровождении всех депутатов.
Очутившись на улице, д’Эспремениль схватил руки генерал-майора и сказал:
— Умоляю вас еще раз, дорогой друг, не теряйте ни минуты; прикажите арестовать этого изменника, если не хотите, чтобы через час мы все стали его пленниками.
Но Бюри колебался:
— Подобные меры немыслимы между французами.
— Ну, так, до свидания, господа, счастливо оставаться! — вскричал д’Эспремениль. — Вы вспомните о моем предсказании, когда будете сидеть под замком. Что касается меня, то я не охотник до плена и удираю.
Он пустился бежать со всех ног и скрылся из виду.
— Он прав, убежим скорее! — сказал Кержан Бюсси. — Я тоже не желаю попасться в клетку.
Действительно, через четверть часа Бюри и депутаты, не поторопившиеся скрыться, были арестованы по приказанию ла Бурдоннэ.
Глава V
ПЯТЬ СТРЕЛ ЛЮБВИ
Пение неслось с пустынной площади, накаленной полуденным солнцем.
Это были томительные часы отдыха. На всех окнах были спущены занавески; город был погружен в дремотную тишину: и из-за вала Мадраса искрилось безмятежно-спокойное море.
Бюсси лежал на тростниковой кушетке в своей комнате, погруженной в полумрак благодаря темным занавескам. Сон бежал от его глаз. Ему казалось, что в его кровати горит огонь, несмотря на то, что он был едва покрыт легкой одеждой из тонкого полотна, а воздух освежался быстрым движением панки.
Дело в том, что к зною воздуха примешивался жар лихорадки, которая превращала укрепляющий отдых в болезненное возбуждение. Молодой человек заметил с досадой, что опять вспомнил об этой индуске, ради которой он мог так глупо умереть, тогда как она даже не осведомилась о его имени; и что несмотря на твердое решение забыть ее, он думал о ней во сне и наяву.
События, которые сначала резко оторвали его от его мыслей, повергали его теперь в роковую праздность, всецело наполненную этими мучительными грезами.
— Почему она поступила со мной, как с врагом? — спрашивал он себя сто раз. — Ах, эта тайна, о которой говорил брамин! Знать ее — вот все, чего я желаю. Тогда я забуду этот сон, или, вернее, этот кошмар.
И он с тоской начал ворочаться на своем длинном скрипучем стуле, между тем как из соседней комнаты доносилось легкое храпение мирно спавшего Кержана.
С улицы послышалось печальное, трогательное пение, но на этот раз совсем близко.
Одним прыжком Бюсси очутился у окна и крикнул:
— Наик!
Сердце его забилось с такой силой, что он даже удивился.
— Уж не сошел ли я с ума? — бормотал он. — Возможно ли, чтобы одна мысль увидеть снова человека, который может мне сказать о ней, привела меня в такое волнение?
Он боролся с желанием поднять занавеску, но борьба была так коротка, что нельзя было бы сосчитать и до десяти, как молодой человек высунул голову и половину туловища и как бы погрузился в раскаленную печь.
На площадке, в нескольких шагах от дома, стоял человек. Его коричневое тело до такой степени взмокло от пота, что солнце отражалось в его струях. Голова его была покрыта широким фиговым листом, завязанным под подбородком.
— Наик! — воскликнул Бюсси.
Человека охватил порыв радости: он сложил руки, как на молитве. Потом он побежал к дому.
— Наконец-то, Наик! — воскликнул Бюсси, когда пария очутился подле него. — А я, по правде сказать, очень виноват перед тобой. Ей-Богу, совсем забыл про тебя. Так я был взбешен… там… уезжая из этого проклятого места. Но потом я вспомнил о тебе и сердился за свою неблагодарность. Черт возьми, как ты нашел меня?
— Ах, господин! — сказал Наик, большие глаза которого блестели от радости. — Это ты нашел меня, ты узнал мой голос, ты вспомнил мое имя! Я ходил из улицы в улицу, с площади на площадь и пел. Пение мое нашло путь к твоему слуху, это была моя надежда — и ты позвал меня.