Он мог видеть, как она возвела стену; закрылась от него, и выкинула его из своей жизни. Он хотел этого, и… да пошло оно всё, не хотел этого.
В животе образовалась боль, поползла вверх и ударила в едва бьющееся сердце. Мэйсон задохнулся. Глаза жгло, пока он смотрел, как Билли уходила. Ему пришлось выдавить слова, слишком большие для него и его пылающего горла:
— У меня была дочь, — прохрипел он низким голосом.
Она обернулась, крепче вцепившись в простынь, её взгляд всё ещё был затуманенным, прежде чем снова прояснился.
— Что?
— У меня была дочка. Руби. Она умерла от СВДС (прим. пер.: СВДС — синдром внезапной детской смерти), когда ей было всего шесть месяцев. Самое лучшее, что когда-либо случалось со мной, покинуло меня спустя шесть месяцев. У тебя была своя попытка. У меня своя.
Она моргнула, её лицо смягчилось, и она собралась подойти к нему, но он выставил вперёд ладонь. Мэйсон резко дёрнулся назад. Бл*дь, нет! Не нужно этого.
— Я не могу так.
Она замерла и уставилась на него. Её грудь поднималась и опускалась, будто она вернулась с пробежки, и девушка заговорила таким тихим голосом, что он с трудом её слышал.
— Жизнь не даёт гарантий, Мэйсон. То, что случилось с твоей дочкой — ужасно, и я даже не могу представить всю боль, но это совсем не значит, что ты должен закрыться и перестать жить. Возможно, существует другой вид идеала, — в уголке её глаза повисла слезинка.
— Нет, — он моргнул, и вина, которую он носил в себе каждый день, которая не давала ему спать, стала расползаться по телу. — Меня там не было, — произнёс он загробным голосом. Слова обжигали. — Я не проверил её. Если бы я зашёл к ней, то смог бы поймать её последний вздох, — к его горлу подкатил ком. — Меня не было там.
— Это не твоя вина, — прошептала девушка, шагнув вглубь комнаты.
— Остановись.
Она продолжила идти.
— Хватит! Я закончил. Мы закончили. Все. Конец. Это, бл*дь, конец!
От тона его голоса, девушка отскочила назад, моргнула, и её бледное лицо покрылось румянцем.
Сердечная боль, горе и прочая бесконечная грусть прорезались сквозь её глаза. Он вздрогнул.
Щелчок двери, и Билли ушла, но не просто покинула комнату. По выражению её глаз, по глубокой решительности было понятно — она покончила с ним. Именно поэтому Мэйсон хотел, чтобы девушка ушла. И она ушла. Совсем. Тогда почему же его кожа горела? Почему боль в животе пробурила его так глубоко, что ему хотелось биться об стену до тех пор, пока не онемеет, чтобы он смог перевязать рану и понаблюдать, как она будет затягивается? Он сидел голый на краю кровати: ноги на полу, локти на коленях, глаза уставились в пол. Запахи их тел, что витали в комнате, казались пыткой. Мэйсон просидел там до рассвета, пока небо не окрасилось в розовый оттенок, изменив весь мир, и он не почувствовал, что его сила и стабильность вернулись. Он снова в своей крепости, которую за несколько коротких дней начала разрушать Билли, нет, Сорок вторая. Он похоронил Билли глубоко за стенами и воскресил Сорок вторую, кем она и должна была оставаться всё время.
Билли стояла под душем, пока её кожа не сморщилась. Она не могла остановить поток боли и слёз, от чего её горло заболело. У него была дочь, которая умерла. Самое лучшее, что у него было — исчезло. Когда Мэйсон говорил про Руби и уход жены, комната окрасилась страданиями, источаемыми им. Он не просто тонул в горе, мужчина жил в нем каждую секунду, каждую минуту, каждый день. Она хотела сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь ему увидеть, что после тьмы, обязательно будет свет. Но его слова… его взгляд… она не станет этого делать.
Девушка думала, что всё же смогла достучаться до него, что есть что-то большее, чем просто убывающие дни календаря до неизбежного конца. От того, как он смотрел на неё, по-настоящему смотрел на неё, когда двигался в ней, из её глаз текли слёзы. Билли думала, что вероятно Мэйсон чувствовал то же, что и она. Видимо, девушка поняла всё неправильно. Совсем неправильно. Он ясно дал понять, что не будет рисковать.