— Разве подобную силу можно сломить с такой лёгкостью?
— Сломить — нет. Уничтожить — да. Ганди достаточно было произнести крайне несвоевременную проповедь (потому что индусы, видите ли, прикончили нескольких англичан!), чтобы рухнул последний Хартал. Энтузиазм не выносит колебаний. Особенно здесь. Нужно, чтобы каждый человек чувствовал, что его жизнь связана с революцией, что жизнь потеряет всякий смысл, если мы проиграем, что она вновь станет никчемной и ненужной… — Помолчав, он добавляет: — А ещё нужно решительное меньшинство…
После ужина он пошёл за новостями к Бородину; приступ лихорадки, которого опасался врач, действительно наступил, и посланник Интернационала лежал в постели, будучи не в состоянии ни читать, ни обсуждать что бы то ни было. Эта болезнь беспокоит Гарина, и беспокойство привело его к тому, что мы немного поговорили о нём самом. На один из моих вопросов он ответил:
— У меня есть старые счёты, которые во многом и привели меня в революцию…
— Но ты почти никогда не страдал от нищеты?
— О, дело вовсе не в этом. Моя ненависть направлена не столько против собственников, сколько против идиотских принципов, во имя которых они защищают свою собственность. И ещё одно: когда я был подростком, я грезил о чём-то неопределённом, и мне ничего не было нужно для веры в себя. Я и сейчас верю в себя, но по-другому: теперь мне нужны доказательства. Вот что связывает меня с гоминьданом… — И, положив руку мне на плечо, добавляет: — Это стало привычкой, но особенно мне нужна наша общая победа…
На следующий день
Террористы действуют по-прежнему беспощадно. Вчера были убиты богатый торговец, судья и двое бывших чиновников — одни на улице, а другие в собственном доме.
Чень Дай собирается завтра потребовать от Исполнительного комитета немедленного ареста Гона и всех тех, кого считает главарями анархистских и террористических обществ.
На следующий день
«Войска Тана подняты по тревоге».
Мы только что сели завтракать. Тут же отправляемся. Машина мчится на полной скорости вдоль реки. В самом городе ещё ничего не заметно. Но внутри домов, у которых мы останавливаемся, уже поставлены пулемётные отряды. Как только мы проезжаем, дорожная полиция и забастовочные пикеты рассеивают прохожих и останавливают движение на мостах, перед которыми устанавливаются заградительные пулемёты. Войска Тана располагаются на другом берегу реки.
В комиссариате пропаганды перед кабинетом Гарина нас ожидают Николаев и молодой китаец с растрёпанной шевелюрой и довольно красивым лицом; это Гон, главарь террористов. Только услышав его имя, я замечаю, какие у него длинные руки — слегка обезьяноподобные, как говорил мне Жерар. В коридоре уже много агентов, тех, которым было поручено наблюдать за домами наших людей, неугодных Тану, и предупредить нас о появлении патрулей, посланных производить аресты. Они рассказывают, что только что видели, как солдаты силой врываются в дома и, взбешенные тем, что жертвы ускользнули, уводят женщин и прислугу… Гарин приказывает им замолчать. Затем спрашивает каждого, где тот находился, и помечает на плане Кантона места, где побывали патрули.
— Николаев!
— Да.
— Иди вниз. Записка к Галлену. Нет, ты сам! Далее, агентов на автомобилях во все профсоюзные комитеты — каждый профсоюз должен послать пятьдесять добровольцев против каждого патруля. Патрули сейчас поднимутся к реке. Добровольцев на набережную. Два патруля кадетов для командования ими, каждому выдать пулемёт.
Николаев поспешно уходит, пыхтя и сотрясаясь всем своим жирным телом. Теперь в коридоре толпятся агенты, которых быстро опрашивают, перед тем как пустить к Гарину, кантонский офицер и какой-то высокий европеец (мне кажется, что это Клейн… но в коридоре темно). Другой кантонский офицер, совсем молоденький, проталкивается через эту белую массу людей в полотняных костюмах и спецовках.
— Мне идти, господин комиссар?
— Как договорились, полковник. Указания получите на мосту номер 3.
Он передаёт план, где красным обозначены места расположения патрулей, дислокация войск Тана и дороги, по которым тот может двинуться. Город перерезан голубой чертой реки, именно здесь, как это всегда было в Кантоне, произойдёт сражение. Я вспоминаю слова Галлена: «Клещи. Если они не пройдут по понтонным мостам, им конец…»
Молодой секретарь влетает бегом, с листочками в руках:
— Подождите, полковник! Вот извещение Службы безопасности: у Тана тысяча четыреста человек.
— У меня только пятьсот.
— А Галлен говорил — шестьсот.
— Пятьсот. Вы поставили наблюдателей вдоль реки?
— Да. Можете быть совершенно спокойны, вас не обойдут.
— Хорошо. А мосты удержим мы.
Офицер уходит, не прибавив ни слова. В общем гаме мы слышим скрежет колёс отъезжающей машины и постепенно удаляющийся звук непрерывно гудящего клаксона. Жарко, жарко… Мы все остались в рубашках, бросив в углу наши пиджаки.
Ещё одна бумага — копия приказов Тана.
— Главные цели: банки, вокзал, почта, — читает вслух Гарин. Он продолжает читать, но молча, затем добавляет: — Прежде всего им нужно переправиться через реку…
— Гарин, Гарин! Войска Фень Лядова…
Это вернулся Николаев, он обтирает платком своё широкое лицо, у него взмокли волосы, а глаза вращаются.
— …присоединяются к войскам Тана! Дороги на Вампоа отрезаны.
— Это точно?
— Точно. — И, понизив голос, добавляет: — Нам ни за что не удержаться одним…
Гарин смотрит на план, развёрнутый на столе. Потом, нервически вздёрнув плечи, отходит к окну.
— Что тут можно сделать? — Громко: — Клейн! — и тише: — Гон, лети в комитет к шофёрам и приведи полсотни наших.
Обернувшись к Николаеву:
— Телеграф? Телефон?
— Блокированы, естественно.
Входит Клейн.
— Что?
— Фень изменил нам и отрезал Вампоа. Бери патруль гвардейцев и агентов. Конфискуй всё, что катится на колёсах. И быстро. В каждый драндулет агента и шофёра (шофёры внизу, их привёл Гон). Пусть объезжают весь город — не проезжая через мосты — и везут сюда всех безработных и забастовщиков, которых встретят. Иди в комитеты. Пусть активисты шлют нам всех людей, которыми располагают. И обязательно доберись до полковника, пусть он даст тебе сто кадетов.
— Он развопится.
— Плевать, идиот! Сам их заберёшь.
Клейн уходит. Где-то вдалеке начинается перестрелка…
— Смотрите, чтобы не создавать пробок! Если для начала явится хотя бы три тысячи…
Он подзывает кадета, который только что вместе с Клейном опрашивал агентов, перед тем как их впустить:
— Пошлите секретаря в комитет докеров. Тридцать грузчиков немедленно.
Уезжает ещё одна машина. Я быстро выглядываю в окно: десяток машин перед зданием комиссариата, шофёры ждут. Каждый уходящий с поручением секретарь берёт одну из них; машина со скрежетом выезжает из большой тени, косо отбрасываемой зданием, и исчезает в пыли, пронизанной солнечными лучами. Выстрелов больше не слышно, но, пока я смотрю в окно, слышу, как за моей спиной чей-то голос говорит Гарину: