После обсуждения вопроса с сыновьями и женой Эухенио решил сохранить свою долю в судоходной компании и продать дом, ферму, землю и рабов на Пуэрто-Рико. Однако на все это требовалось время. Эухенио не мог сделать этого до тех пор, пока Корона не проведет полную проверку собственности Родриго и не обложит ее налогом. Он рассчитывал, что вместе с сыновьями будет управлять судоходным бизнесом, и мечтал, как только получит деньги за дом и землю, приобрести имение, где собирался провести остаток жизни, разводя лошадей и боевых быков. Он все еще был относительно молод, а Леонора и подавно чувствовала себя бодрой и энергичной. После десятилетий военной службы, жизни в лагерях и съемных домах, наподобие их теперешнего в Кадисе, Эухенио мог наконец обеспечить Леоноре настоящий семейный очаг. Однако за день до возвращения Аны в Севилью Рамон подошел к отцу:
— Папа, почтительно прошу вас разрешить мне просить руки сеньориты Ларрагойти Кубильяс.
Эухенио полагал, что почти двадцатичетырехлетнему Рамону уже пора остепениться и завести семью, и считал Ану прекрасной партией для своего старшего сына. Она происходила из хорошей семьи, была образованна, сообразительна и не так глупа, как все эти девчонки, увивающиеся вокруг его симпатичных близнецов. Он также знал про богатство Густаво, которое по причине отсутствия наследника перейдет к дядюшке Аны, но предполагал, что девушка может получить приличное приданое и денежные подарки со стороны Кубильяс.
Эухенио дал свое благословение, даже не посоветовавшись с женой.
— Они едва знакомы, — недовольно поджала губы Леонора.
— За месяц, что Ана гостила у нас, они провели немало часов вместе.
— Мы ничего о ней не знаем.
— Мы знаем, что она из известной, богатой семьи…
— Что-то в ней есть такое… — попыталась выразить свою мысль Леонора. — У меня плохие предчувствия.
Эухенио и Леонора были женаты около тридцати лет, и он уже привык к ее фантазиям и пророчествам, которые никогда не сбывались. Она возражала на это, что Рамону и Иносенте довелось столкнуться лишь с обычными трудностями, характерными для активных мальчиков и энергичных юношей, только благодаря внимательному отношению к ее предостережениям.
— Он сделал свой выбор, любовь моя, и я считаю, что он выбрал правильно, — сказал Эухенио. — Я одобрял его ухаживания, но, возможно, кое-что упустил. У тебя есть к ней какие-то конкретные претензии?
— Нет, только предчувствия.
— Ты мать, которая наблюдает, как ее мальчик влюбляется в другую женщину.
— Я не ревную, — резко оборвала мужа Леонора. — Я согласна, что им пора заводить семью, и хочу внуков. Но почему именно она?
У Хесусы и Густаво тоже не вызвала восторга кандидатура предполагаемого жениха. Во-первых, из-за Леоноры. Ее родители, Мендоса и Санчес, были выкрестами, чьи еврейские предки перешли в католическую веру более двух столетий назад. Тем не менее восьми поколениям не удалось смыть позор, лежавший на них, — былую принадлежность к иудейской вере, по крайней мере с точки зрения ревностных католиков. Эухенио также не вызывал большой приязни по причине своих политических взглядов.
Перед своей смертью, в 1833 году, не имевший сыновей король Фердинанд VII убедил испанский двор изменить закон о престолонаследии, согласно которому власть переходила только по мужской линии, чтобы позволить старшей, на тот момент еще малолетней, дочери Изабелле взойти на трон. Его брата, дона Карлоса, поддерживали консервативные силы во главе с Католической церковью. После смерти Фердинанда Карлос оспорил права трехлетней инфанты и развязал гражданскую войну. В течение шести долгих лет две группировки боролись за контроль над страной, пока в 1839 году при поддержке Англии, Франции и Португалии не победили сторонники Изабеллы.
Эухенио прославился, защищая Изабеллу. А семьи Ларрагойти-Кубильяс были верными карлистами.
Густаво отказал дону Эухенио. Бравому военному, проделавшему путь из Кадиса в Севилью, вежливо, но твердо сказали «нет» в ответ на предложение руки и сердца от имени Рамона. А Хесуса еще и напомнила Ане, как из-за своей импульсивности та иногда принимала непродуманные решения:
— Помнишь, как ты захотела стать монахиней, потому что восхищалась своей учительницей Сор Магдаленой? А через две недели передумала…
— Мне было десять лет, мама. Какая десятилетняя девчонка не хочет стать монахиней?