— Да.
— Но я не всегда смогу объяснить все, что тебя заинтересует. — Элена улыбнулась, словно скрывая какую-то тайну. — Когда ты вырастешь, то начнешь смотреть на вещи по-другому.
Мигель кивнул. Как обычно, перед тем как выйти из комнаты, Элена поцеловала его в лоб и задула свечу на прикроватном столике. Он остался лежать в темноте, мечтая поскорее стать мужчиной и самому находить ответы на все вопросы.
Кириака расстегнула черное платье Элены, нижнее белье девушки тоже было выкрашено в черный цвет. Горничная помогла хозяйке высвободиться из трех нижних юбок, расшнуровать и снять корсет. Оставшись в рубашке, чулках и комнатных туфлях, Элена шагнула за ширму, чтобы переодеться на ночь. Ее белая ночная сорочка и халат были легче дневной одежды, но даже они были отделаны черными лентами по вороту и манжетам.
Кириака проверила, достаточно ли воды в кувшине, стоит ли стакан возле кровати и есть ли запасные свечи, поскольку Элена частенько засиживалась до самого утра, и служанка знала об этом.
— Спокойной ночи, сеньорита, — сказала она, закрывая за собой дверь.
Элена распустила волосы, сколотые черепаховыми шпильками и увенчанные гребнем из черного дерева. Она склонила голову и расчесала свои густые каштановые пряди сначала от затылка вперед, потом с одного бока на другой, затем ото лба назад и наконец, перекинув волосы через левое плечо, заплела косу. Вода в тазу для умывания была прохладной, и Элена вдохнула острый запах лимонных долек, плававших на поверхности. Она вымыла лицо, шею, протерла за ушами и вытерлась льняным полотенцем. Из верхнего ящика Элена вытащила бархатный мешочек. В ладонь скользнули жемчужное ожерелье и серьги Аны, легкие, роскошные, сияющие живым теплым блеском. Она надела их с благоговением — каждое движение словно молитва. Девушка улыбнулась своему отражению в зеркале, восхищаясь гладкой шеей, обвитой жемчугом, мерцанием бриллиантов в мочках ушей. Элена уже пять лет носила траур, но каждый вечер из тысячи восьмисот двадцати четырех дней скорби она надевала жемчуг и бриллианты Аны и любовалась собственной красотой.
Месяц назад она встретила свое двадцатичетырехлетие — без мужа, без собственного дома, без детской, наполненной возней малышей. За эти годы дон Эухенио знакомил воспитанницу со многими достойными молодыми людьми. Они восхищались ею и ждали ответного интереса с ее стороны, однако она реагировала с вежливой отчужденностью. Некоторые пытались завоевать любовь Элены, а другие, как дон Симон, боготворили ее на расстоянии. Любую красивую молодую женщину, которая ничего не предпринимает, чтобы заставить мужчину потерять голову от любви, считали святой, и Элена, Мадонна, вызывала восхищение своей сдержанностью и самообладанием. Она знала, что ее считают романтической натурой. Смерть жениха создала вокруг нее ауру трагизма, и она никоим образом не пыталась ее рассеять.
Если бы Иносенте не умер, она вышла бы за него замуж, хотя и испытывала к нему лишь сестринские чувства. Она увеличивала запасы приданого, сложенного в кедровом сундуке, который донья Леонора подарила ей на пятнадцатилетие. Белые льняные салфетки были обвязаны тонким кружевом с узором из ананасов. Каждую наволочку и полотенце украшала вышитая буква «А», с которой начинались их с Иносенте фамилии — Аргосо и Алегриа. Она подготовила две ночные сорочки из тонкого полотна, отороченные кружевом по вороту и манжетам. Она заполнила сундук постельным и столовым бельем, надеждами и молитвами. А после гибели Иносенте заперла его.
Возможно, она никогда не выйдет замуж. Она станет заботливой дочерью, которой никогда не было у Аргосо, единственным существом, кто останется с доном Эухенио и доньей Леонорой и будет опекать их в старости. Они были к ней щедры, дали хорошее образование и обеспечили комфортную жизнь. Что нового может ей дать мужчина? Ребенка, конечно. Но теперь у нее был Мигель, и она любила его, словно он вышел из ее собственного чрева. Иногда выражение его лица, какой-нибудь жест напоминали Рамона или Иносенте, но обычно Элена видела в мальчике его маму. Она не могла заполучить Ану, зато Мигель принадлежал ей полностью и безраздельно.
Она снова улыбнулась своему отражению, и от счастья щеки окрасились румянцем, а глаза засияли. Всякий раз на исповеди она каялась в тщеславии и удовольствии, которое испытывала, разглядывая себя в зеркале.
Элена накинула на плечи черную шаль и по узкой лестнице поднялась на крышу. Супруги Аргосо присутствовали на новене по усопшему соседу, и слова молитвы доносились из дома неподалеку. Узкий серп месяца висел в бархатном небе, усеянном бриллиантами. Элена прислушалась к городским шелестам, напевам, разговорам, молитвам и стонам волн, когда прибой ударялся о прибрежные скалы. С высоты крыши порт Сан-Хуана казался таким же бескрайним и бездонным, как и небо над ним. Стоявшие в доках суда мерцали оранжевыми и желтыми огоньками — только благодаря им и можно было отличить берег от густых зарослей, поднимавшихся в горы, которые рассекали остров, словно хребет. Интересно, что сейчас делает Ана в этом Богом забытом месте, в скромном жилище, окруженном тростниковыми зарослями? Почти каждый вечер Элена взбиралась на крышу и смотрела на юго-запад, уносясь мыслями на гасиенду Лос-Хемелос, как будто они могли долететь до ее возлюбленной.