К концу третьего дня за тридцать два часа умерли еще шесть человек. Никто не знал причину заболевания. У человека внезапно поднималась температура, начинались колики в животе и сильный понос, силы покидали несчастного, и он умирал за считанные часы, умоляя дать ему воды. Несмотря на жар, все заболевшие, по-видимому, осознавали, что умирают, ходят под себя, и испытывали невыносимую боль, и это было для Аны самым ужасным.
— Помогите мне, сеньора! — стонали они. — Воды, сеньора, умоляю! Не дайте мне умереть, хозяйка! — просили несчастные.
Но стоило напоить страдальцев, колики усиливались и вода вытекала из их тел.
Ана попробовала другие средства, но ни одно не произвело желаемого эффекта, и люди продолжали умирать. Крики, вонь и страдания не давали ей уснуть все три дня. В конце концов Северо настоял на том, чтобы она пошла отдохнуть.
— Фела и Пабла присмотрят за больными, — сказал он.
— Как я смогу уснуть? Я закрываю глаза и по-прежнему вижу, как они умирают в мучениях.
Ана никогда не сталкивалась с холерой, однако достаточно знала об этой болезни и подозревала, что именно она и была причиной многочисленных смертей на гасиенде Лос-Хемелос. Она читала, что холеру вызывают миазмы, зловоние и ядовитый воздух. Ана приказала как следует вымыть полы и стены бараков и бохиос с лавандой и мятой и обкурить каждое помещение шалфеем и можжевельником.
Она надеялась, что это поможет очистить спертый воздух в жилищах, отравленный зловонием потных тел и открытых ведер для испражнений.
Эти предосторожности, однако, не возымели эффекта. К утру четвертого дня у двадцатилетней Лулы, восемнадцатилетней Корал, сорокашестилетнего Бенисьо и семидесятилетнего Феликса проявились симптомы болезни, а двое детей, Сарита и Рути, скончались в судорогах на руках матерей.
— Двенадцать невольников мертвы, — сказала Ана.
Не считая детей, восемь из них были сильными и здоровыми. Она не произнесла этого вслух, но Северо понял: на восемь работников стало меньше.
Северо отправил Эфраина за доктором Виэйрой, но тот уехал в Португалию навестить родственников. Во всей округе не было больше медиков, кроме аптекаря в Гуаресе, поэтому Ане, Флоре, Феле, Пабле и даже Консиенсии самим приходилось заботиться об умирающих и о тех, у кого появлялись симптомы болезни.
Ана металась от бараков к бохиос, от бохиос к лазарету, чувствуя себя все более беспомощной с каждой новой вспышкой болезни, с каждой новой смертью. Оскар, шестидесяти двух лет, Польдо, двадцати девяти, Кармина, двадцати трех, и пятилетний Сандро. Шестнадцать из семидесяти восьми невольников умерли за семь дней.
Ана жила бок о бок с этими людьми, принимала у женщин роды, крестила взрослых и детей, заставляла учить «Отче наш» и объясняла, как читать молитвы, следуя декадам ее четок-розария. Она шила им одежду, распределяла еду, лечила раны и ушибы. Они стали ближе Ане, чем слуги, которые растили, одевали и ухаживали за ней в Испании, даже ближе, чем ее собственные родители. А теперь они умирали в агонии, и единственное, чем Ана могла помочь, — это вливать им в рот горькую жидкость и обещать выжившим, что умершие отправляются на небеса, про которые она рассказывала в воскресных проповедях. Ана молилась, но ее люди продолжали умирать, и бесплодные молитвы собрались в ком гнева у нее в груди, постепенно налившийся каменной тяжестью. «Ты отвернулся от меня», — говорила она Богу, не страшась разгневать Господа, который требовал от своей паствы смирения.
Как и предсказывала Консиенсия, прибыл лейтенант в сопровождении солдат. Военные с опаской озирались, желая поскорее покончить с делом и убраться с гасиенды. Северо прискакал с ближнего поля, и мужчины, не спешиваясь, стали что-то тихо обсуждать в тени хлебного дерева. Когда гости умчались прочь, Северо подъехал к жене, которая в тревоге стояла на веранде.
— У нас холера, как вы и предполагали, — сказал он. — В Сан-Бернабе, Гуаресе и окрестных деревушках то же самое.
— Что мы можем сделать?
— Изолировать больных, сжечь все, чего они касались, избегать контактов.
— А как же ухаживать за больными?
Северо, по-видимому, не задумывался над этим. Он взглянул на Ану, потом на Консиенсию. Та опустила глаза — знак уважения раба к хозяину, однако сейчас этот поступок девочки вызвал в нем раздражение.
— Я велю старикам присматривать за больными, — пообещал он. — Передайте им свои лекарства, но сами не заходите ни в бараки, ни в бохиос, ни в лазарет, пока свирепствует эпидемия.