— Привези с собой маму и папу, — попросил Рамон. — Они могут пожить в одном из наших фермерских домиков. Бабушка с дедушкой должны увидеть своего внука. Они будут им гордиться.
— Они будут гордиться тем, что мы сумели сделать здесь за такое короткое время!
Рамон и Иносенте пристально смотрели друг на друга, продолжая неслышный разговор. Ана знала: они говорили о ней. Но что? Напряжение, возникшее между ними после рождения Мигеля, сейчас, кажется, рассеялось от одного взгляда. Правые руки братьев одновременно протянулись навстречу друг другу. Братья обнялись, дважды расцеловались, снова обнялись. Ни один из них не хотел первым отпускать другого. Догадка Аны стала теперь очевидной: в своей размолвке близнецы винили ее. «Это не я! — хотелось ей крикнуть. — Это ребенок! Вы должны были предвидеть, что такое может случиться».
Неумолимое солнце прожигало туман, порождая длинные зыбкие тени. Иносенте направился к лошади, все еще глядя на брата. Ана рванулась было к нему в ожидании знака, который развеял бы ее терзания, но Иносенте вскочил в седло, не удостоив невестку взглядом.
— Как доберешься до Сан-Хуана, сразу же напиши, — велел Рамон.
Перед тем как скрыться из виду, Иносенте обернулся, снял шляпу и помахал.
— Христос с вами! — крикнула Ана и махнула вслед, однако он никак не отреагировал.
Рамон с трудом сдерживался. Забрав у Аны Мигеля, он прижимал малыша к себе, пока брат и его спутники не исчезли в зарослях тростника.
В первые дни после отъезда Иносенте Рамон не отходил от девятимесячного Мигеля, который уже пытался самостоятельно вставать на ножки. Он сюсюкал с мальчиком, играл с ним, пел малышу песенки, корчил рожицы — делал все то, чего не делала Ана. Рамон не обращался к Мигелю по имени, а звал его «сынок», будто хотел убедить всех вокруг, что именно он отец мальчика. Чем нежнее он относился к малышу, тем более холодными становились взгляды, которые он бросал на Ану, однако вслух Рамон не позволял себе ни критиковать жену, ни упрекать. Когда-то она считала Рамона «разговорчивым близнецом», но после рождения Мигеля он стал молчаливее, словно с трудом сдерживался, чтобы не сказать того, чего ей не положено было знать. Интересно, чем в результате обернется отъезд Иносенте для нее, для него, для них?
Было и еще одно изменение: Рамон потерял интерес к близости. Флора обмывала Ану, сообщала ему, что жена готова, но он не приходил. Сквозь сон Ана слышала, как Рамон уходит из дому, а потом просыпалась среди ночи от скрипа веревок, на которых в соседней комнате был подвешен гамак. Если она звала мужа, он не отвечал.
Однажды ночью Ана услышала крик и бросилась в соседнюю спальню:
— Тебе приснился кошмар?
— Поди прочь! — Рамон отвернулся, пряча лицо.
Эти слова вонзились ей в сердце, словно нож. Ана вышла.
Следующим утром на рассвете он уехал.
Рамон вернулся спустя несколько часов после того, как колокол пробил в последний раз. Ана слышала, как он раздевается за стеной. Через несколько минут муж на цыпочках вошел в ее спальню со свечой в руке:
— Ты спишь?
Она приподняла москитную сетку, чтобы он мог забраться в постель. Рамон потушил свечу и наконец рассказал ей правду:
— Иносенте, наверное, не вернется. Он планирует обосноваться на ферме возле Кагуаса.
— А мне он сказал совсем другое.
Рамон притянул жену к себе:
— Он не хотел тебя расстраивать.
Она вырвалась из его объятий.
— Но пообещать вернуться и обмануть — намного хуже.
— Ана, ты понимаешь, мы не можем продолжать жить… как раньше.
Рамон не решился назвать вещи своими именами. Ей хотелось заставить его сказать, что он имеет в виду. Но она промолчала.
Он тоже молчал, хотя Ана чувствовала, как он взволнован.
— Рамон, пожалуйста, поговори со мной.
Он снова повернулся к ней:
— Иносенте сказал, что в день рождения Мигеля, когда Дамита позвала меня, он впервые позавидовал мне. И впервые меня возненавидел. — Голос Рамона задрожал. — А когда я назвал мальчика «сынок», Иносенте вдруг подумал, что ребенок с одинаковой вероятностью может быть как моим сыном, так и его.
Ана угадала, что его мучит вопрос: кто отец Мигеля? Ей пришло в голову, что любой ребенок принадлежит лишь матери, даже если та знает, от кого он рожден.
— Нам не следовало делать… того, что мы делали… — Рамон, не договорив, заплакал. — Иносенте сказал, он должен уехать, поскольку боится того, что может натворить из ревности и чувства вины. Он никогда не был так разгневан, Ана. Бог мой, что мы наделали! Почему ты нас не остановила?