— Я?! — Ана приподняла голову и попыталась заглянуть мужу в глаза, но разглядела лишь темный силуэт. — Так все дело во мне?
— Мы думали, тебе это нравится.
— Ты никогда не интересовался моим мнением, Рамон. Вы с Иносенте воспользовались моей… неопытностью.
— Ты всегда умела нас различать.
— Вы разыграли меня, Рамон, жестоко и преднамеренно. Когда я поняла, было уже поздно.
— Но ты никогда…
— Я думала, это единственный способ совместного существования. Для тебя, меня и Иносенте. Вы же были взрослые мужчины, а я — девчонка! Мне не приходило на ум, что может случиться такая беда.
— Прости, любовь моя, — сказал он и попытался поцеловать жену.
Она отодвинулась:
— Не прикасайся ко мне!
— Я же сказал, прости.
— Не дотрагивайся до меня, — повторила Ана.
Было темно, и она не могла видеть Рамона, однако чувствовала, что он пытается найти верные слова. Ане хотелось сделать мужу больно, унизить его, заставить страдать, но она не знала, как этого добиться. На какое-то мгновение ей захотелось соврать, что Мигель — сын Иносенте. До конца жизни Рамон был бы уверен в отцовстве брата, ни на секунду не забывая, что они сотворили с Аной.
Но она не успела ничего сказать: Рамон сел и приподнял москитную сетку.
— Ты слишком расстроена, — произнес он и выбрался наружу. — Пожалуйста, не забывай, мы с Иносенте искренне сожалеем…
Ана накрыла голову подушкой:
— Избавь меня от своих извинений!
— Но Ана…
Она зажмурилась, чтобы не расплакаться:
— Уходи.
Злоба на Рамона и Иносенте, которые использовали ее, и на себя саму, потому что она позволила им это сделать, душила ее, ей не хватало воздуха.
— Какой же я была дурой! — сказала она, распахивая ставни в ночь. — Меня так манили перспективы, которые открывались передо мной, что я позволила братьям наслаждаться жизнью, а сама работала в поте лица и забывала о себе.
Тучи за окном скрыли луну.
— На этом все, — прошептала Ана во тьму за окном. — Довольно.
Август оказался дождливым и жарким. Почти каждую ночь Ана просыпалась от раскатов грома и вспышек молнии, стона деревьев, шума тростниковых зарослей, напоминавшего несмолкаемые аплодисменты тысячной толпы. А наутро воздух был неподвижным и тяжелым. Солнце вставало, и от сырой земли поднимались испарения, как будто земля кипела. Люди непрерывно сновали во всех направлениях во дворе завода, двигаясь словно во сне; все вокруг пропитывалось влагой.
Как-то хмурым утром лай собак возвестил о прибытии чужаков, и во двор въехали трое военных. За девятнадцать месяцев посторонние здесь почти не появлялись, кроме новых рабов, Луиса с Фаустиной да изредка падре Хавьера. С веранды касоны Ана увидела, что с противоположного конца плантации к дому скачут Рамон и Северо. Вместе с гостями они направились в тень хлебного дерева. Ана не смогла разобрать чинов, но один из военных показался ей командиром. Он снял шляпу с плюмажем и заговорил с Рамоном. Закрыв лицо руками, тот произнес всего одно слово: «Нет!»
Стоя на пороге гостиной, Ана осенила себя крестом и, прижав руку к груди, стала молча читать молитву. «Дай сил, Господи!» Военные отводили глаза от Рамона, который держался на ногах только благодаря Северо: тот закинул руку хозяина себе на плечи, поддерживая его в вертикальном положении. Управляющий взглянул на Ану и повел Рамона через батей, а затем по лестнице в дом.
Ана помогла усадить мужа на скамью в гостиной, вопросительно взглянула на Северо, но тот отвел глаза. Обхватив голову Рамона, Ана попыталась повернуть его лицо к себе, но почувствовала сопротивление.
— В чем дело? Что случилось?
Рамон молчал. Он походил на лунатика: его глаза были открыты, но ничего не видели, словно были обращены внутрь.
Тео и Флора стояли у стены в ожидании приказаний. В глубине дома заплакал Мигель, и Инес, ласково приговаривая, стала успокаивать его. Северо кивнул Тео и Флоре, они подошли, подняли Рамона и повели в спальню. Он не сопротивлялся и, шатаясь, передвигал ноги, как ребенок, который учится ходить.
Сердце Аны бешено колотилось. Она уже догадывалась, какое имя сорвется с губ Северо, и страшилась этого момента. Лишь смерть близкого могла повергнуть Рамона в такое горе. «Господи, пожалуйста, только не Иносенте! — молилась Ана, выходя вслед за управляющим на веранду. — Господи, пожалуйста!» Лицо Северо было мрачным, а глаза превратились в узкие щелочки под нахмуренными бровями.
— Прошу прощения, сеньора, — начал он, — за то, что вынужден огорчить вас этим известием.
— Говорите.