Хотя не было команды строиться, рабы Северо собрались вместе, а невольники, принадлежавшие гасиенде, встали поодаль. Тетушка Дамита подошла к порогу хижины, которая служила лазаретом, хмурясь и кусая губы. Все собравшиеся, невольники и свободные, выглядели встревоженными. Ане показалось, они ждали этих новостей.
— Я знаю, что вы слышали о беспорядках в других местах, — начал Северо таким тоном, словно говорил о погоде. — Но это Пуэрто-Рико, и мы все являемся подданными ее величества королевы Изабеллы Второй, да хранит ее Бог. Вы должны подчиняться здешним законам, независимо от того, что делается в других странах.
Северо неторопливо прочитал девятнадцать параграфов «Бандо негро», делая паузу после каждого, чтобы дать возможность слушателям обдумать его.
— «Всякого черного или цветного, угрожавшего белому словом или делом, ждет наказание: раб будет казнен, а свободный человек потеряет правую руку».
В щель между ставнями Ана видела только спины мужчин и женщин, которые стояли неподвижно, понурив голову. Положение надсмотрщиков теперь изменилось. Раньше Своды законов о рабовладении не касались свободных работников, но кожа надсмотрщиков не была белой, поэтому положения «Бандо негро» распространялись и на них тоже.
Закончив чтение, Северо велел работникам приниматься за дела. Ана смотрела, как тетушка Дамита идет через двор к своему мулу, привязанному к столбу у ворот. Эта статная, гордая женщина шла ссутулившись, низко опустив голову.
В последующие несколько дней Ана чувствовала себя так же, как после смерти Иносенте. Все были возбуждены и избегали ситуаций, которые могли быть истолкованы как проявление агрессии, угрозы или неуважения. Даже дети присмирели, а взрослые постоянно одергивали их. Взаимная подозрительность была осязаемой, как легкий туман, появлявшийся после ливня жарким июльским днем. Флора стала серьезной и тихой. Во время вечернего обмывания она была по-прежнему внимательна, но не пела, хотя однажды сказала хозяйке, что ее народ поет даже в горе. Ана понимала, что просьба спеть будет воспринята как очередной приказ, и не осмеливалась требовать от служанки еще и этого.
Пропуска, разрешавшие покидать гасиенду, временно отменили, поэтому родные Дамиты не могли проводить у нее воскресенья. Вместо этого Северо позволил ей приходить к родным днем. Она приносила продукты, чтобы невестки приготовили еду, и всегда с запасом, чтобы угостить остальных.
По воскресеньям работники чувствовали себя свободнее, поскольку Северо не было на гасиенде. Утром, после хозяйственных хлопот, все собирались под навесом слушать Библию. Если накануне кто-нибудь умирал, в службу включали специальную молитву, но новены по рабам, как по белым, никогда не читали. Затем невольники возвращались в хижины или бараки, а вооруженные охранники объезжали территорию и проверяли, не собираются ли рабы группами.
Дни напролет донья Ана проводила за бумагами, анализируя и делая пометки, а дон Рамон слонялся без дела по двору. Иногда он брал на прогулку Мигеля, но чаще бродил в одиночестве. Никогда тетушка Дамита не видела человека, который до такой степени запутался бы в собственной жизни. Он одевался теперь исключительно в белое, добавляя забот прачке. Нена вот-вот должна была родить от него, и ее малыш, по подсчетам Дамиты, стал бы девятым ребенком, зачатым от близнецов. Она гадала, что донья Ана думает по поводу младенцев-мулатов, появлявшихся на гасиенде. Может, она считала их отцом Северо? Однако, по наблюдениям Дамиты, Северо не вступал в отношения со здешними женщинами. Ему хватало кампесинас и Консуэлы. Иногда донья Ана пристально разглядывала какого-нибудь малыша вроде трехлетней Пепиты, но Дамита была уверена, что хозяйка гасиенды никогда не стала бы выяснять правду. Белые имели странную, по мнению Дамиты, привычку лгать самим себе.
Дороги и проезды в Гуарес и вокруг города постоянно патрулировались, поэтому Дамита отправлялась туда только в крайних случаях. Однажды вечером она уже собиралась задуть свечу и улечься в гамак, когда в дверь постучали.
— Кто там?
— Это я, мама, Артемио…
Сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. На гасиенде уже давно прозвонил колокол, приказывавший гасить свет, и ее сын должен был сейчас находиться в бараке. Она впустила его и заперла дверь. Артемио бросился к ней, словно за ним гналось привидение.
— Что случилось? Что ты тут делаешь?
— Прости меня, мамасита… — Закрыв лицо, он всхлипывал, как ребенок, а Дамита обнимала и гладила по голове своего младшего сына.