И вот 11 января в правительственном сообщении от Министерства народного просвещения говорится об отдаче в солдаты 183 студентов Киевского университета. За учинение скопом беспорядков. Правительство применило невиданную карательную меру, поспешило оправдаться в глазах общественного мнения, выступив с целым обвинительным актом против «студенческих злодейств».
В феврале 1901 года студент Карпович убил министра народного просвещения Боголепова. Вместо Боголепова министром народного просвещения назначается бывший военный министр генерал Ванновский, провозгласивший от имени правительства «новый курс» в области университетской политики. И расчет правительства оправдался. Необыкновенная ласковость тона в речах государственных деятелей, появившаяся в результате этого «курса», пышные обещания самого Ванновского на время увлекли известную часть студенчества, поверившую этим обещаниям. Но они так и остались обещаниями. И в результате не прошло и нескольких месяцев после объявленного «нового курса», как к концу 1901 года наблюдается, по словам Ленина, «новый взрыв студенческого протеста». 20 сентября в «Искре» В. И. Ленин, внимательно следивший за студенческим движением, отмечает, что «демонстрации возобновляются по самым различным поводам и в Нижнем, и в Москве, и в Харькове. Возбуждение повсюду растет... В Нижнем небольшая, но удачно сошедшая демонстрация 7 ноября была вызвана проводами Максима Горького. Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло, как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города...
В Харькове демонстрация, вызванная студенческими делами, перешла уже в настоящую уличную свалку, в которой приняли участие и не одни студенты. Опыт прошлого года не прошел для студентов даром. Они увидели, что только поддержка народа и главным образом поддержка рабочих может обеспечить им успех, а для приобретения такой поддержки они должны выступать на борьбу не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу»...
В ответ на эту расправу зимой 1901/02 г. была объявлена всеобщая студенческая стачка, в которой приняло участие около тридцати тысяч студентов.
Алексей Толстой уехал в Самару раньше объявленной забастовки и слышал только отзвуки ее. В Петербурге же нельзя было оставаться в стороне от студенческих волнений. Первое время драматизм и накал страстей захватил и его деятельную натуру.
В институте занятия начались только 12 января. Но на лекции ходило мало студентов. Там не поговоришь, не обменяешься своими впечатлениями. Другое дело — чертежные, рекреационный зал, коридоры. Студентов там было полно. Сходок не было, но возбуждение нарастало. Бесполезны были увещевания пойти на лекции. Назревала забастовка. Увидев, что уговоры не помогают, начальство временно закрыло институт. В конце января начались обыски и аресты.
«Время теперь паршивое, неопределенное, — писал Алексей в Самару, — в институт я не хожу: боюсь что у меня будут делать обыск, т. к. на В. О.[2] почти везде обыски, но особенного у меня ничего нет, только неприятно».
Алексей Толстой часто задумывался о происходящих волнениях, вспоминал свою войну с инспекторами в реальном училище, сравнивал прошлое с настоящим, находил что-то общее в своих тогдашних действиях с тем, что он наблюдал сейчас. Тогда он все время чувствовал серьезную поддержку матери и отца, а сейчас он сам должен решать за двоих: необдуманных решений, скоропалительных поступков он не может себе позволить. В голове кавардак и усталость. К тому же матушка озадачила своим предложением сократить расходы до пятидесяти рублей. Ну почему? Понятно, предстоящая свадьба, семейная жизнь вскоре потребуют дополнительных и значительных расходов. И он мог бы сократить сиюминутные расходы. Это не трудно сделать, он вошел в норму. Но какие из этого последствия? Во-первых, думал Алексей, большинство удовольствий, как-то: театры, концерты, будут отчасти закрыты, ибо ходит он туда не один, а с Юлей, а это, каждому понятно, обходится дороже, чем одному. Потом, придется сидеть очень часто голодному, особенно к концу месяца, а в-третьих, ему придется очень редко видеться с Юлей, так как это удовольствие обходится минимум в тридцать шесть копеек, ведь она живет бог знает где. Теперь спрашивается: ради чего он будет лишать себя удовольствий в то время, когда они особенно интересны? Ради того, чтобы сшить себе лишнюю тужурку — да ну ее к черту. Нет, в этом году ему бы хотелось получать полностью все проценты с завещанного графом Толстым капитала. Ста рублей-то постоянно не хватает. Вчера, например, пришел Комиссаров, стали подсчитывать свои капиталы, и оказалось, что у них у обоих в настоящем и будущем семьдесять копеек. Думали, думали, какой гешефт им сделать, и решили тиснуть в петербургскую газету статейку Алексея. Если ее напечатают, то он, конечно, первым делом пошлет ее родителям, пусть знают, что их сын дурака не валяет в Петербурге.