Смертных случаев не было ни одного, но были изувечения.
В Киеве была страшная демонстрация с рабочими, говорят, были смертные случаи».
Начались стачки, забастовки. В статье «Признаки банкротства», опубликованной в «Искре» 15 февраля 1902 года, В. И. Ленин писал: «Год прошел, и общество стоит у той же мертвой точки. Полагающиеся в благоустроенном государстве высшие учебные заведения снова отказываются функционировать. Снова десятки тысяч молодежи выбиты из обычной колеи, и снова перед обществом поставлен тот же вопрос: «что же дальше?» Значительное большинство студентов отказывается принимать «временные правила» и разрешенные ими организации. Профессора с большей, чем у них принято, определенностью выражают явное недовольство этим даром правительства. И, право, не нужно быть революционером, не нужно быть радикалом, чтобы признать, что такая, с позволения сказать, «реформа» не только не дает студентам чего-либо похожего на свободу, но и никуда не годна с точки зрения введения в университетскую жизнь какого-нибудь спокойствия. Да разве не ясно с первого взгляда на эти «временные правила», что ими заранее создается целый ряд поводов к столкновениям между студентами и властями? Разве не очевидно, что введение в жизнь этих правил грозит из каждой сходки, легально названной по самому мирному поводу, сделать исходный пункт новых «беспорядков?» Можно ли сомневаться, напр., что исполняющая полицейские функции инспекция своим председательством на сходках должна вечно раздражать одних, провоцировать на протест других, нагонять трепет и сковывать уста третьим? И разве не ясно, что русское студенчество не станет терпеть, чтобы содержание прений на этих сходках «грубо определялось «усмотрением» начальства?» (Полн. собр. соч., изд. 5-е, т. 6. М., Госполитиздат, 1972, с. 274 — 275)
Алексей Толстой напряженно следит за тем, что происходит в Петербурге. Но следит как сочувствующий, наблюдатель, а не активный участник. Он по-прежнему серьезно занимается, но почти каждый день происходило такое, что заставляло пребывать его в постоянном напряжении. Мучительно было сознавать, что все его усилия последних лет могут пойти насмарку. Закроют институт, исключат весь первый курс. Что тогда делать? И Алексей твердо решил до закрытия института сдать экзамен по физике. Все-таки пойдет в зачет и пригодится на конкурсе 1902 года. Правда, готовиться к конкурсу в таких условиях он вовсе не собирался. Может, он уже, как говорится, «студент на час», может, уже приняты какие-то важные решения, а он ничего не знает, но все равно недельки три придется позаниматься.
У Алексея Толстого были все основания к самым мрачным предположениям. Дело в том, что 12 февраля, как только начали собирать сходку, тотчас же инспекция закрыла чертежные и объявила присутствовавшим студентам, что отпускает домой тех, кто на сходке не желает присутствовать. Большинство студентов повалило в шинельные, а на сходку явилось около 200 человек (из 1300), которых, разумеется, переписали. Не собрав большинства из двух третей, сходка не состоялась, и ее порешили перенести на следующий день. 13 февраля повторилось то же самое, но сходка решила бастовать, подтвердив свои полномочия последующим добором голосов. В те же дни комиссия профессоров обсуждала вопрос, закрыть институт или нет. Неизвестность больше всего мучила Алексея. И главное, что ничто не зависело от него самого. Кто-то принимает те или иные решения, а он должен из-за этого мучиться и страдать от неизвестности. Ну уж и время пришло, думал Алексей. Теперь наверняка институт прихлопнут, дело только во времени. То же самое и с медицинскими курсами. При первой сходке их закрывают. Такого, пожалуй, состояния он еще никогда не испытывал. Настроение адское. Неопределенная напряженность надолго поселилась в его душе. Успокаивала и радовала его только предстоящая свадьба. А что, если свадьбу устроить в Тургеневе, родовом имении его предков? Эта блестящая мысль оттеснила все мелкие сиюминутные неурядицы. Лучше всего так и сделать. Сначала они поживут у матери, а потом уедут к Рожанским. Эта мысль его успокоила, и ему казалось, что уже ничто не выведет его из пришедшего к нему умиротворенного состояния, но он ошибся.
Недели на две после этого Алексей Толстой закрылся в своей квартире — готовиться к экзамену по всей физике, надеясь перейти по этому предмету на второй курс. Совершенно отключился от внешнего мира, не ходил в институт, не видел товарищей, не писал родителям. Но пришло время, и он снова вернулся к жизни. Новости так и хлынули на него. Одни его огорчали, другие успокаивали. Волнения в Москве, о которых он только что узнал, расстроили его: среди массы арестованных попал на три месяца в тюрьму и Саша Чумаков, а это для него с его здоровьем — нож острый. У медичек, кажется, обойдется все спокойно, по крайней мере, хочет бастовать у них только очень небольшая партия, которой сильно противодействуют.