— У нас, мама, происходит форменный раскол. Мне хочется, как ты догадываешься, остаться до четверга, чтобы выслушать твою драму у Зои Юлиановны, а Юля выдержала экзамены, совсем освободилась, и ей не терпится в Самару, к Юрке. Вот мы и пререкаемся.
Александра Леонтьевна обрадовалась его словам, уж очень ей не хотелось оставаться одной, без поддержки, а вместе с Алексеем, таким сильным, уверенным, ей ничто не страшно. Только бы не полный провал. Трудности могут отпугнуть его. А он так заинтересован в ее успехе. Все время с нею внимателен и мил, даже настаивал, чтобы она не платила за платье, хочет сделать ей подарок.
— А у Михайловских ты была?
Александра Леонтьевна не хотела рассказывать об этом, время было позднее, пора укладываться. Но и ее беспокоило то, что она до сих пор не получила деньги с Гарина-Михайловского. Первый раз поехала на Сергиевскую, разыскала квартиру Михайловских, но никого не застала дома, сам же Михайловский на два дня уехал в Москву. Пришлось оставить записку Надежде Валерьевне. В другой раз застала дома одну Надежду Валерьевну. Вечером ходили с ней на родительское собрание в Тенишевское училище, где учатся два ее сына. Обсуждался вопрос о введении латинского языка и о пользе и вреде отметок. Это училище — на новых основаниях, но некоторые родители в претензии, что детям не ставят отметок, вот и возник принципиальный вопрос. Она с интересом выслушала две противоположные точки зрения, так и не присоединившись ни к одной из них. И только в третий раз она застала самого Николая Георгиевича, к тому же при весьма курьезных обстоятельствах. Стоит ли рассказывать Леле и Юле об этом посещении? Но под напором настойчивых просьб Алексея Александра Леонтьевна сдалась:
— Не хотела я вам рассказывать, да расскажу вам про мое посещение Михайловского. Уж ладно. Приехала я к шести часам, как было условлено. Звоню. Отворяют. Смотрю, прихожая полна шапок и шуб и в комнатах тишина. Оказывается, собрались гости, а хозяйка спит. Сидит какой-то студент, наша Маничка Розенблюм, еще две девицы, еще какой-то господин. Сидим, ждем. Наконец выходит из кабинета Николай Георгиевич, заспанный и смущенный. Мне в глаза не смотрит, руку целует. Весь такой вид, что не при деньгах и совестно. Выползла хозяйка. Она стала очень толстая, живот огромный, уж не беременна ли, думаю. Сели за обед. Обед ничего, а все сдается, что денег маловато. На всю братию закуски одна селедка. Ну, думаю, я о деньгах ни гугу. Буду вести свою литературную линию. Может быть, при окончательном прощании скажу, а теперь пусть для меня что-нибудь сделает по литературным делам. За обедом разговор. Я говорю, что отдала свои рассказы в «Знание». Николай Георгиевич начал говорить, что теперь он получает еще мало, но скоро будет получать от «Знания» до десяти тысяч. Потом бросили несколько слов о том, что тринадцатого февраля будет рассматриваться в Государственном Совете проект дороги, изыскания которой он делал. А сам все в глаза не глядит, старается разговаривать, а сам пришибленный точно. Почти тотчас после обеда поехали в Тенишевское училище.
По окончании заседания поехали опять к Михайловским, тут близко. Я поговорила с Николаем Георгиевичем о моей драме. Он очень, кажется, обрадовался моей просьбе помочь мне. Когда все гости ушли, стали обсуждать, как сделать. Он советует обратиться в Суворинский Малый театр. Во-первых, там очень хорош женский персонал, а во-вторых, и самых главных, режиссер театра Карпов с Николаем Георгиевичем в хороших отношениях. Он говорит, что это человек беспристрастный и прямой и прямо укажет на недостатки и примет, если хорошо. Сговорились так: в пятницу съехаться в двенадцать часов дня у Малого театра, — там в это время репетиция, — и повидать Карпова. В императорском театре у него нет ходов. К Яворской он не советует. Проведет даром время, и от нее толку не добьешься. Сама она устарела для роли двадцатилетней девушки, а, между прочим, стремится их играть. С Ярошевской она сыграла шутку с ее «Новыми людьми». Уверила бедную барыню, что пьеса прекрасная, и водит ее в течение двух лет. А когда ее спросили, что же пьеса, она говорит: «Одела людей в новые фраки, новые платья и воображает, что новые люди». Когда же ее упрекнули в лицемерии, она говорит: «Не могла же я сказать неприятность в глаза». Ну вот тебе мой отчет.
— А ты что же, не надеешься на Зою Юлиановну? Если ей понравится, она все может сделать, — сказал Алексей.
— Боюсь, Леля, у Яковлевой я прочитаю, а ничего из этого не выйдет, вот почему я и приналегла на Михайловского насчет драмы. Ты напрасно думаешь, что Зоя Юлиановна такая влиятельная. Сдается мне, что ее знаменитости не второстепенные даже. Поверь уж мне, у меня нюх есть, посмотрела я на ее общество в приемный день. — Она взглянула на Алексея и увидела, как медленно краснело его лицо. Она и не ожидала, что своими словами так больно ранит его самолюбие. Поэтому она постаралась быстро закончить свои затянувшиеся признания: — Ну да что загадывать. Посмотрим.