Александра Леонтьевна переехала к Варе, чтобы спокойно отлежаться и отдохнуть от беспокойного семейства сына, ради которого она в сущности и хлопочет. Из-за чего же ей трепыхаться, из-за чего же ломать свои далеко не молодые косточки и переживать то, что впору переживать в молодости. Обыкновенно писатели в пятьдесят лет уже пожинают лавры, а она только начинает. Стоит ли? По силам ли? Не удовольствоваться ли писаньем детских книжечек и доживать оставшиеся ей годы в мире и спокойствии? К чему гоняться за лаврами драматурга? Неугомонная ее душа! Все еще смириться не хочет. Все еще хочется недаром прожить, что-то сделать, что-то сказать, оставить по себе след. А сил нет! Но она все-таки сделает свое дело, доведет его до конца. Только надежда ее пока не окрыляет. С каким наслаждением она бросила бы всю эту погоню за успехом и улетела бы в Самару к своему дорогому Лешурочке, с которым ей так тепло и радостно.
Александра Леонтьевна у Вари чуть-чуть отошла, успокоилась. Предоставленная сама себе, она часами думала о прожитой жизни. Варя с мужем одна. Саша и Катя в Швейцарии, Лева где-то за границей. Варя в ужасном душевном беспокойстве: болезнь Саши и солдатчина Левы висят над ней дамокловым мечом. Бедная женщина! Что в сравнении с ее трагичной судьбой собственные неудачи... А все-таки и у нее есть чем похвалиться: вышла у Сытина ее книжка «Афонькино счастье».
Александра Леонтьевна достала письма Алексея Аполлоновича и стала перебирать их. Сколько приятных волнений! Она уехала, а он остался с Шурой. Много времени она у него отнимает, положительно теперь от него не отходит. А как помог он ей с «Русалочкой». В первой части-то она мало нашла его редакционных поправок, он вставил всего лишь несколько слов, а над второй частью он основательно поработал и ничуть не испортил, а, наоборот, улучшил ее художественное звучание. А как ей было радостно получить от него письмо, в котором он пишет, что прочитал «Сестру Верочку» и называет ее «прелестной штучкой»: и как читается, не оторвешься... Кроме конца. Конец в самом деле как-то не индивидуален — деланный, как по заказу. Но кроме конца — все «прелесть». Пришлось над концом уже здесь поработать. А как он был расстроен, получив ее письмо и переписанную ею часть «Бабушкиных рассказов».
«Сейчас получил твое письмо, — читала Александра Леонтьевна знакомые строки. — Какая обида! Мамуня, что я наделал. Ах, память дьявольская! Ты массу переписала, а я-то вожусь с перепиской. И, конечно, твоя переписка много лучше, чем наемная. Сколько времени ушло напрасно. Деньги-то я не так уж жалею, барышни нуждающиеся. Тьфу, старый я колпак. Сегодня вечером перечту тобой переписанное. Сколько ни аукай, а дело-то испорчено. То именно и переписано, чего не надо. А то, что надо — конец, — на руках, и не могу добиться. Сейчас зайду за Шурой, опущу это письмо, и пойдем разыскивать переписчицу. Прости меня, Сашура.
Нет, я не могу успокоиться. Что я наделал. До свидания, не могу писать». Она представила себе его расстроенное, недовольное лицо и улыбнулась. Сколько в нем еще энергии!
Александра Леонтьевна, отдохнувшая у Вари, но съехавшая от Комаровых из-за одного неприятного разговора с Николаем Александровичем, вернулась к своим молодым. Начались новые хлопоты, беспокойные и утомительные, и она возвращалась домой то печальная, то радостная. И по ее настроению сразу можно было догадаться, «со щитом или на щите» она возвращается. Алексей вместе с ней переживал все ее удачи и огорчения, вбирая, незаметно для себя, ее издательский опыт, а заодно узнавал характеры издателей, их взаимоотношения между собой и между издателями и писателями. Каждая мелочь в издательском мире интересовала его, влекла к себе своими заманчивыми перспективами.
Однажды, в конце октября, встретив радостную мать, Алексей возбужденно, предвкушая что-то интересное, спросил ее:
— Ну как, мама, принято?
— Да, Лелюша, Вольф купил у меня «Бабушкины рассказы», только просил позволения сделать некоторую работу красным карандашом в смысле педагогическом. Он, то есть директор, а не Вольф, находит, что сцена в садовом домике и еще некоторые выражения в других местах не совсем удобны для детского рассказа. Мы сговорились так: он отметит желаемые им поправки и пришлет мне для просмотра и согласия, а также и условие на подписи. Он, вероятно, сначала напечатает в «Задушевном слове», а потом выпустит отдельным изданием. Цену он дал хорошую для детской вещи — сорок рублей за лист. Будет листа три. Деньги он, вероятно, все отдаст при заключении условия, я так деликатно намекнула, он тоже сказал в этом смысле. Все это будет через неделю, а пока, Лелюша, придется перехватить у тебя.