Я немного прихворнул, у меня был нарыв, потом лихорадка. Но в общем все обходится благополучно, хотя каждый день прихожу мокрым из болота...»
Глубокие впечатления остались у Алексея Толстого от разговора с отцом Михаилом, пригласившим их всех на именины своей матушки. Отец Михаил, высокий, русый, с крупными чертами, в очках, добродушно встретил их на пороге своего дома. Вся кундравинская аристократия уже была в сборе. Матушка с озабоченным лицом бегала из кухни в столовую, она уже ни с кем не говорила, да и никому в голову не приходило обращаться к ней с пустыми разговорами, понимая, что она занята самым важным делом, ради которого и собрались здесь. Алексей обратил внимание, что все дамы уселись рядком и почтительно молчали, сложив руки на коленях. Они не отличались изяществом, разговорчивостью, не блистали ни красотой, ни туалетами. Только одна дама обращала на себя внимание, но Алексей вскоре догадался, что она беременна. Так что собравшиеся женщины не представляли для него никакого интереса. Зато мужчины — все как на подбор, все они были жженые, прошли огонь и воду, с либеральными и даже революционными тенденциями. Выделялся в этой разнородной компании сам отец Михаил. Умный, веселый, энергичный. Не по ошибке ли он надел рясу, думал Алексей, вслушиваясь в его тревожные раздумья. Нет, это цельный человек. У него нет сомнений. Раз надел рясу, он с честью будет носить и защищать ее.
— Вы не ангелы, говорят там разные беллетристы. Сволочи, разве они нас знают? Нет! Мы молчим, подчиняемся, потому что нам жрать нужно и семья большая. А если выгонят, куда идти? По закону двенадцать лет нельзя поступать на службу. Но это не значит, что мы стоим за бюрократию проклятую. Вы думаете, бюрократия найдет в нас поддержку? Никогда! Мы с народом, народом живем и за народ станем. Только вспыхнет революция, в первых рядах пойдут попы резать всю сволочь. Вы думаете, вы студент, так вас не тронут. Ошибаетесь... Да, если бы не семья у меня, стал бы я молчать.
Незаметно для себя отец Михаил стал поносить всех докторов. Василий Михайлович, разумеется, встал на их защиту. Завязался легкий спор, в котором Алексей не принимал участия. Ему хотелось задать отцу Михаилу давно мучивший его вопрос: не по ошибке ли он надел рясу. Наконец спросил его об этом, когда отец Михаил захмелел. На глазах отца Михаила выступили слезы.
— Нет, я благодарю бога, пославшего мне рясу. Нет более высокого блаженства, как совершать евхаристию, произнося дивные слова любви. И какие слова! Не у Златоуста, нет. Тот, мерзавец, все испортил, искромсал, а у Василия Великого беру. А на пасху, когда я целуюсь с дьяконом. За этот миг прощения я отдал бы все.
Алексей посмотрел на отца дьякона, поразившего его своей красотой, но так и промолчавшего весь вечер. А вот отец Леонид, как всегда ничего не пивший, был весел, всем довольный, долго не мог высидеть на одном месте, кочуя от одного к другому, со всеми разговаривал. Здесь же был и учитель Василий Степанович, страстный охотник. По его резким движениям Алексей догадывался, что он рассказывал об охоте. Ясно, что отчаянно врет и сам себе не верит, хотя и гордится своим непревзойденным здесь талантом. Но Алексей хорошо знал, что все это внешнее, сиюминутное, под этой внешней оболочкой хвастуна и враля скрывается чуткая и нежная душа настоящего человека. Бывают минуты, когда он, будто спохватившись, ищет выхода из повседневности, когда он задает себе ужасный вопрос: для чего жизнь дана? Подвыпив, он разговорился с Алексеем о новой поэзии. И не впервые Алексей услышал, что если новые писатели пишут только для избранных, то всем должно быть это очень обидно: литературе, цели жизни, красоте природы, среди которой всякий нормальный человек отдыхает душой. Василий Степанович, увлеченный своими мыслями, даже и не заметил, что стал так же горячо и страстно жестикулировать, как будто говорил об охоте. Столько убежденности было в его словах, что Алексей в который раз за этот вечер тепло подумал об этом по-настоящему народном учителе.
13, 14, 15 июля Алексей Толстой записал: «Золото точно заговорено, почва такая, что больше одного дня работать нельзя. Хотел поставить рабочих на всю ночь, но казаки настолько ленивы и настолько неумелы, что план мой рушился. 2 шурфа должны были бросить... Надежда есть, так как речники все время показывают знаки золота... Всю неделю сидим без пищи, ничего нет. Питаемся молоком да яйцами. Когда попадешь к попу — накормят и здорово. Чтобы нас они получше кормили — папаша сказал им, что приедет через 1,5 недели...»
Поиски золота окончились безрезультатно. Вскоре все разъехались. Алексей заехал сначала в Самару, а потом в Казань — к жене и сыну: Рожанские все-таки переехали туда из Самары.