Мария Леонтьевна подвела Алексея к длинной террасе, села в удобное кресло и начала свой рассказ.
— Помню наше житье отрывками, как зимой бегали на пруд смотреть пузырики в замерзшем льду, как катала нас нянька на салазках, бросила с Варей у ворот, от страха, когда шло стадо коров с водопоя, страшилище всей усадьбы, племенной бык, подошел к салазкам и рогами швырнул нас вверх, мы с сестрой разлетелись врозь, без всякого вреда для себя. Летом было оживленно, приезжало в гости много народу, но нас, детей, держали в стороне, при гостях в сад не пускали, бегали во дворе. Мешать и надоедать старшим строго воспрещалось. Все в доме вставали рано, не позднее восьми, пили чай вместе, нам, детям, полагалась горячая вода с молоком, белым хлебом. Обедали в двенадцать, до обеда старшие занимались хозяйством, а после обеда уходили к себе отдыхать. Отец спал недолго, всего час, вставал быстро, наново умывался и свежий, бодрый приходил вниз; мать всегда была с какой-нибудь работой и всегда сидела у одного окна в своей гостиной, а по летам на длинной террасе, куда все приходили за приказаниями: и повар, и экономка, и швеи. С утра на той террасе кипела работа: приносились большие почвы с ягодами, все это чистилось, для маринада и варенья, летом не заготовишь — зимой гостей нечем кормить. Мать сама чистила, перебирала, сортировала, присматривала, как варится: экономка часто приходила с ложкой сиропа для пробы. Вся заготовка делалась пудами. В четыре подавался чай на балкон, что выходил в сад, он был уютнее террасы, полукруглый, с витыми лесенками по бокам, обвитый плющом. Матушка кушала чай всегда в своей маленькой чашке стаканчиком, с очень густыми сливками, с домашним постным хлебом. Эту часть дня мы проводили с мамой, играли или гуляли с ней. В гости к соседям она почти не ездила, дети и хозяйство отнимали все время: она выкормила всех нас. Вечером ложились рано, чтобы наутро опять приняться за обычные заботы...
Толстой смотрел на доброе и такое милое лицо любимой тетушки, а мысли его уносились в то далекое время, о котором рассказывала Мария Леонтьевна. Поражало его то, что так основательно, прочно жили всего лишь пятьдесят лет тому назад.
— Восемнадцатого июля, в день рождения деда Леонтия Борисовича, съезжался весь уезд. К этому дню задолго готовились: еще в марте начинали варить пиво, зарывали его в лед, чтобы ядренее было. И какое получалось пиво: во всем уезде нельзя было найти. Из «мертвого» угла, который был в подвале, заблаговременно вынимались старые наливки, подслащивались. В этот «мертвый» угол при рождении каждого ребенка зарывались наливки, чтобы распить на свадьбе; эти не трогались, хранились свято. Недели за две начиналась варка шипучек и водичек. Гости к восемнадцатому съезжались заблаговременно, за день, за два. Постарше и попочетнее размещались в доме и в дедовом флигеле, который был обмебилирован, как и дом, помоложе — в галерее и, наконец, в беседке, которая была не хуже любой нынешней загородной дачи. Гостям прежде всего предлагалась баня или купанье, по желанию, и гости, освежившись и отдохнув‚ могли забавляться, как хотели, без стеснения... Ты слушаешь меня, Леня? — неожиданно оборвала его размышления Мария Леонтьевна.
— Говори, говори, — очнулся Алексей. — Я слушаю…
— Весной ехали налегке на пароходе, но сундуки неизменно следовали за нами, а также все драгоценные вещи. Город мы, дети, никогда не любили, нас он не забавлял, а только стеснял. После житья в Ставрополе нас повезли в Самару. Да ну об этом как-нибудь в другой раз, уморил ты меня своими расспросами. Пойдем-ка, — неожиданно сказала тетка, —лучше я тебе покажу кабинет деда твоего. Посмотришь своих пращуров, а то ведь нынешняя молодежь даже гордится тем, что не имеет ни роду своего, ни племени. А ты должен знать свою родословную.
Мария Леонтьевна провела Алексея через бывшую лакейскую и показала на витую лестницу, которая вела в кабинет Леонтия Борисовича, а сама пошла по своим делам. Алексей быстро поднялся, пересек площадку и оказался в кабинете деда. Все здесь выглядело крепко и надежно: и большой письменный стол красного дерева, и огромное кресло, и книжный шкаф солидных размеров, и особенно турецкий диван, вышитый бабушкиными руками. Алексей оглянулся и увидел портреты прапрадедов, прадедов и деда. Среди этих портретов выделялся портрет Новикова с поднятой рукой и отогнутым большим пальцем, на котором бросалось в глаза массивное кольцо. Прапрадед Петр Петрович Тургенев тоже был масоном. А вот и он, подумал Алексей, чуть повернувшись и скользя глазами по портретам. На худом испитом лице Петра Петровича горели глубоко запавшие задумчивые глаза.