Через три года Алексей Толстой во всех деталях и подробностях вспомнит эту неделю в Тургеневе и воскресит ее в своей первой повести «Неделя в Туреневе».
Осенью же 1906 года, вернувшись в Петербург, он снова садится за учебники: «...Экзамены — тот камень на пути, который нужно обязательно свалить. Теперь сижу и готовлюсь к экзамену целые дни, вначале было трудно, так как все-таки два года не брал в руки книг, — теперь же ничего». А через несколько месяцев он снова поймет, что нет у него желания быть инженером-технологом. Его манила своей неизведанностью судьба художника. Он внимательно следит за новинками в литературе и искусстве, много читает. И снова начал писать стихи в духе модного тогда символизма. Зимой 1906/07 г. он написал около ста стихотворений символистского толка, издав их за собственный счет в количестве пятисот экземпляров. «Собравшему жатву весело смотреть на зеленые всходы на ниве, в которую вложил он столько любви и крови», — писал он в апреле в дарственной надписи на книге одному из своих знакомых.
Вскоре после выхода книги «Лирика» Алексей Толстой почувствовал, что она не дает ему удовлетворения. Если бы хоть несколько лет назад... Он опоздал. Лирические стихи подобного толка уже не пользовались успехом. Их даже не принимали всерьез. Особенно в Петербурге. Если б шикали, ругали, он все бы это выдержал легко. Но Алексей Толстой стал замечать несколько ироническое отношение к своей поэтической продукции. Вот что губительно сказывалось на его творческом настроении. Не раз ему приходилось слышать и читать, что лирик — это самое гордое и своенравное существо, всегда и во всех странах провозглашавшее свое непременное кредо: «Я так хочу». И Алексей Толстой стремился выразить свое собственное мироощущение, свою свободную волю и чувства, свой способ восприятия мира. Пусть мир не принимает его, лирический поэт не нуждается в этом признании. Он может стать певцом этого мира и может стать демоном, проклинающим его. Поэт совершенно свободен в своем творчестве. И он следовал законам своего времени. Так почему же иронически отзываются о его книжке? Чем же она хуже других? А он-то так радовался выходу своей первой книги...
Критикуя слабые поэтические сборники, Александр Блок, подводя итоги 1907 года, с горечью писал о хлынувшем потоке подражательной поэзии: «...Мы не удивимся, если на днях выйдут «Вечерние шумы» самого Александра Пушкина, тем более, что недавно вышла новая книга стихов нового поэта — графа Алексея Толстого».
И Алексей Николаевич, естественно, знал об этом отзыве.
Алексей Толстой оказался в кругу символистов тогда, когда их стали признавать широкие круги российской общественности. Сначала на них шикали, гоготали, удивлялись их непомерным претензиям. На слово верили брани газетчиков, потом у широкой публики появилась потребность собственными глазами увидеть крамольников, осмелившихся поднять свой голос против устоявшихся традиций, и убедиться в их полной бездарности и безликости. Только потешались недолго. Самые умные из приверженцев «старого» искусства стали замечать, что молодые ратоборцы нового искусства глубоки, серьезны, блестяще владеют огромным историко-литературным материалом, не уступают в начитанности известным профессорам-филологам. К тому же они оказались искусными фехтовальщиками, способными разрушить красивыми словесными выпадами с эстрады газетную молву об идиотизме представителей нового искусства. Чаще всего эти битвы происходили в «Кружке», где за его существование побывала чуть ли не вся Москва. Московский литературно-художественный кружок — так полностью называлось объединение деятелей литературы и искусства, устраивавших по вторникам свои вечера. Членами клуба были Станиславский, Ермолова, Шаляпин, Собинов, Южин-Сумбатов, Ленский, Серов, Коровин, Васнецов и другие выдающиеся писатели, ученые, журналисты, художники и актеры, членами клуба были и политические деятели. Действительные члены и члены-соревнователи кружка вносили ежегодные членские взносы, но доход от взносов составлял только мизерную часть огромных средств, расходуемых на содержание роскошного особняка, многочисленных официантов и слуг, на пополнение великолепной библиотеки, на материальную помощь нуждающимся писателям, артистам, музыкантам. Основная часть дохода поступала от играющих в «железку». После двенадцати часов ночи играющие платили штраф, к шести часам утра, когда заканчивалась игра, штраф доходил до тридцати двух рублей. Некоторые члены клуба пытались протестовать против таких «нечестных» доходов, дескать, нельзя клуб творческой интеллигенции превращать в игорный дом. Но сломать заведенный порядок было невозможно: уже все привыкли к роскошному особняку, где всегда полно света, уютной мебели, дорогих картин на стенах, где есть читальный зал, в котором можно просмотреть русские и иностранные журналы и газеты. Особняк на Большой Дмитровке славился и своим прекрасным буфетом, где всегда можно было найти тончайшие вина и недорого поужинать. Если отказаться от главного источника дохода, то нужно было ограничивать себя во всем. Кто ж тогда пойдет в такой клуб? А ведь в кружке бывали крупные «тузы», которых прельщала только его ночная жизнь, скрытая от посторонних глаз.