Алексей Толстой тоже колебался, не знал, что предпринять. Держать синицу в руке или потянуться в небо за журавлем? На всякий случай он решил сдать экзамены. Первые месяцы нового 1907 года Алексей был занят экзаменами. Настроение самое будничное, бесцветное. Мелькали чертежи, учебники, надоевшие формулы, которые зачем-то нужно запоминать. Печально думать о том, что эти месяцы просто выброшены из жизни. Громкое имя, титул, артистическая внешность, веселый, покладистый характер, все это широко открыло двери различных салонов, обществ, редакций журналов. Но ничего готового у Алексея не было. Все стоящее, с его точки зрения, вошло в книжку, а зимой полностью был занят экзаменами, к тому же участились встречи с Софьей Дымшиц, проходившей курс в школе живописи С. С. Егорнова.
«Однажды, возвращаясь домой из этой школы, — много лет спустя вспоминала С. И. Дымшиц, — я на углу Невского и Пушкинской встретилась с Алексеем Николаевичем. Оказалось, что он покинул Дрезден и сумел восстановиться в Технологическом институте. Алексей Николаевич попросил разрешения посетить меня и мою семью.
Вскоре он пришел к нам с женой, Юлией Васильевной Рожанской. Так начались частые семейные встречи.
Но затем Алексей Николаевич стал приходить ко мне один, без жены, что вызвало недовольство моих родителей. От меня потребовали, чтобы я перестала принимать Алексея Николаевича. И мне пришлось покориться.
Когда Алексей Николаевич пришел ко мне с билетами, приглашая на маскарад в Мариинский театр, я отказалась, ссылаясь на мнимое нездоровье, и послала вместо себя младшую сестру. Та, вернувшись с маскарада, рассказывала, что Алексей Николаевич весь вечер говорил обо мне, о том, что я нашла свое счастье в искусстве и что он завидует мне, как человек, по ошибке прошедший мимо своего призвания. Оканчивая Технологический институт, он понял, что его влечет к себе не инженерство, а искусство.
Однажды вечером, придя к нам и не будучи принят (ему сказали, что меня нет дома), Алексей Николаевич успел передать мне через сестру, что он поступил в школу Егорнова.
И в самом деле: назавтра, в школе, я увидела Алексея Николаевича, который сидел очень серьезный, почти не поднимая головы от листа, и упорно и сосредоточенно рисовал с гипса голову Аполлона. В перерыве С. С. Егорнов познакомил нас и мы очень спокойно разыграли при нем сцену «первого знакомства».
Скоро, однако, милейшему Егорнову стало ясно, что встреча наша была не случайной, и он принялся покровительствовать нашей любви. Он начал писать мой портрет (очень удачная и реалистическая работа, которая ныне находится у моей дочери — М. А. Толстой, в Москве), а Алексей Николаевич неизменно присутствовал при этом, как ученик и «эксперт». Получалось так, что мы проводили вместе целые дни в школе Егорнова.
Алексей Николаевич совершенно забросил свои занятия в Технологическом институте, куда он просто перестал ходить. Между тем для окончания института ему оставался только дипломный проект. Его товарищи-студенты целой делегацией явились к нему, пытаясь образумить «заблудшего». Но Алексей Николаевич твердо решил отдаться искусству и покинул Технологический институт как «окончивший без защиты диплома».
В конце 1906 года Алексей Толстой приехал в Москву. Сколько произошло здесь изменений, в центре города строились пяти- и шестиэтажные дома, асфальтировались улицы, проводились трамвайные линии, появились вывески новых кафе, ресторанов, баров. Патриархальная Москва отступала под напором капиталистических преобразований.
В небольшом домике на Плющихе жила Мария Леонтьевна Тургенева. Как всегда, она была рада приезду племянника.
— А где же Лева и Маша? — спросил Алексей радостно улыбавшуюся Марию Леонтьевну.
— Ушли немного поразвеяться. Занятия у нас тут идут полным ходом. Правда, Лева держит в секрете, что хочет предпринять, все планы так часто срывались, что и на этот раз боится сорваться, опять не выдержать. Мария Антоновна занимается по письму и по другим предметам. Хочет изучать французский. Даже не думала, что она так усидчива и прилежна.
— Так что все в порядке, тетя?
— Да, пока Лева меня радует очень. Он только неудержим ни в чем — не умеет соразмерять ни время, ни силы — весь неблагоразумие и порыв. Три дня кряду зубрил не выходя — никуда, до одурения. Уж я ему толкую, что так нельзя, а он и слушать не хочет. С Машей легче — ее можно уговорить выйти на улицу пробежаться, хотя тоже заучивается до головокружения. Проводила нынче в театр, чтобы передохнули. Кабы все-то так шло, было бы хорошо... С тобой я все попросту могу говорить, правда, Алеханушка?