Где только не побывали они в первые недели своего пребывания в Париже. На Монмартре внимание их привлекли рубиновые огни «Мулен-Руж» («Красной мельницы»). Здесь выступали артистки кабаре, густо намазанные краской и настолько рискованно раздетые, что в посетителях не было недостатка. Заходили и в «Кабачок ада», где вместо столов были гробы; а официантами служили веселые дьяволы.
Удивил Толстых Минский, старый, седоволосый писатель, считавшийся отцом декадентов, своим смакованием разврата. Поразился Алексей контрастам Парижа: разврат здесь пестрей и откровенней, а добродетель благородней и возвышенней. Ходить с Минским по злачным местам Парижа сначала было не совсем удобно, а потом любопытство взяло верх. Ходили на Плас-Пигаль, где были «Кабачок ада» и «Кабачок рая». Еще в Петербурге «русские парижане» рассказывали Алексею, что есть здесь такие учреждения, один вид которых приводит в ужас.
Минский посоветовал Алексею Толстому почитать Крафт-Эбинга, если он заинтересуется психопатологией.
В первые же дни ходили в Лувр и Люксембургский музей. Манило посмотреть художников, известных им по многочисленным репродукциям. Долго смотрели на «Олимпию» Э. Манэ. Поначалу Алексей испытал разочарование. Слишком много восторженного о живописности, о блеске красок слышал он в школе Званцевой. А на самом деле никакого блеска красок, напротив, краски скромные, серые, все просто, даже примитивно. Только увидев всевозможные «Звезды», «Источники», «Истины», женщин, лежащих с книжкой на траве, Алексей Толстой понял, что «Олимпия» и есть нечто подлинное, искреннее, правдивое. Другие картины Э. Мане, такие, как «Нана», «Свидание в загородном ресторане», «Продавщица в баре» только укрепили возникшее у Алексея Толстого убеждение, что все эти полотна, некогда так потешавшие русскую публику, правдиво передают какие-то мгновения повседневной жизни. Все так же правдиво, как в самой жизни. Они выхватывают из жизни людей такие моменты, когда человек остается самим собой, не старается быть ни лучше, ни хуже. Они не замечают, что на них смотрят, они не позируют, их чувства обнажены, они такие, как и на самом деле. И ни в чем не повторяют друг друга. Дега, Тулуз-Лотрек, К. Монэ, Писсарро, Ренуар, Сислей — сколько запечатлено ими неповторимых мгновений жизни. А сколько им пришлось сражаться против избитых форм, против рутины, против академических штампов, чтобы добиться признания новых приемов композиции и обновления живописной техники?!
Но Париж сам по себе недолго занимал Толстого. Он приехал сюда работать, приехал надолго, основательно, с книгами, с чернилами, набросками будущих произведений. Готовые сказки, стихи, рассказы посылает в Москву и Петербург, где они выходили в свет. Алексей Толстой много работал, много бродил по городу. Казалось бы, все хорошо, все нормально, он вошел в литературу, Печатается, все больше завоевывает популярность среди любителей поэзии.
И все-таки что-то угнетало его. Особенно в зимние ночи он ощущал какое-то странное состояние. То ли от того, что камины ничуть не греют, а только дразнят, то ли от пестроты переживаний, но Алексей вскоре почувствовал себя неуютно в Париже, одиноким, никому не нужным. И он уговорил Софью поехать вместе с ним в Бордо, к Комаровым. Его двоюродный брат Саша Комаров служил в русском консульстве. Вместе с ним в старинном замке за городом жила и его сестра Катя Комарова, с которой Алексей был очень дружен. Алексей знал, что она была тяжело больна, надо было навесить ее.
Дорога в Бордо отняла не много времени. Старинный замок показался Алексею таинственным и мрачным. Сколько, видно, здесь происходило веселого и трагического, сколько поколений сменилось в нем.
За обедом вспоминали Петербург, Россию. Комаровы расспрашивали о Париже, об их впечатлениях.
Алексей Толстой и Софья рассказали о том, где они были, что видели. Перед своими близкими Алексею нечего было скрывать: хорош Париж, но Россия лучше.
— Ты знаешь, Катя, — говорил Алексей, отвечая на вопрос своей сестры о том, чем он занимается сейчас, — меня поразило то, что интересы людей здесь как-то чрезвычайно сужены, мало интересных людей, и те не много дают развитию, а главное, нет русских книг... Вообще, посмотрев Европу, полюбишь и оценишь Россию. Даже если б я хорошо знал французский язык и был бы в самом интеллигентном обществе французов, то и тогда вряд ли бы почувствовал себя хорошо. Все чужое: язык, нравы, порядки, постоянная толчея на улицах. И как здесь чувствуешь, что все продается и все покупается. Слава, успех, любовь... Нигде не относятся к искусству так свято и по-детски наивно, как в России.