Праздники прошли, и Толстой в письме к одному из своих новых друзей, Владимиру Алексеевичу Тихонову, писал 6 января 1911 года: «Невольно я Вас надул. Дело в том, что у жены после всех праздничных передряг наступило было то, чего нужно опасаться во время беременности, но дело, слава богу, обошлось и доктор приковал ее к постели на неделю. 12 я уезжаю в Москву, так что с женой мы попадем к Вам числа около двадцатого. А я один должно быть выберу времячко и приеду к Вам числа 10 — 11, побегать на лыжах...»
Алексей Аполлонович Бостром и Мария Леонтьевна несколько дней прожили у Толстых. Отчим недавно похоронил вторую свою жену и был в очень тяжелом состоянии. Алексей Николаевич много уделял ему внимания, давал советы, как дальше ему жить:
— Милый, дорогой мой папочка, меня как громом поразило это известие. Я не знаю даже, как утешить тебя, но я очень тебя понимаю и с тобой всей душой.
— Не знаю, что теперь и делать. Хоть и своенравная она была, но все-таки какая-то семья у нас была, Шурочка подрастает, за ней тоже уход нужен.
— Мне кажется, что тебе навсегда нужно покинуть Самару, продай дома, ничего, если с убытком, и переезжай в Петербург. Здесь ты найдешь и людей, и занятие себе по душе, Шуру отдашь в гимназию. Ведь это покойницкая какая-то — эта Самара. Там тебе безмерно тоскливо. А ты еще сильный человек и телом и духом, тебе еще много жить.
— Одному-то очень трудно распродавать наше имущество, не хочется в убыток продавать, ведь это все и тебе принадлежит.
— Да я бы непременно собрался к тебе, но ты ведь знаешь, Соня беременна, и отлучиться мне сейчас никак нельзя, так как на днях она переходит в православие и мы поженимся. Поверь, папочка, в Самаре ты не создашь семью, слишком еще живы будут воспоминания мамы и Екатерины Александровны. А здесь ты найдешь себе и семью и любовь.
— Ты знаешь, Алеша, как я по тебе соскучился, слушаю тебя, а все время думаю о Сосновке, вспоминаю тебя маленьким, потом подростком, господи, как пронеслось время. Я все время следил за тобой, а ты мне ни одной строчки не прислал за последний год.
— Во всем, конечно, виновата моя ненависть к писанию писем: столько вообще пишешь ежедневно, что потом на каждую строчку смотришь как на врага. И тебе не писал потому, почему не писал и всем другим, день от дня откладывал, мучился этим, а через несколько месяцев решал, что поздно. Но теперь я особенно каюсь и не прощу себе, что не прислал даже адреса. И меня так тронуло и обрадовало, что ты почувствовал мою дружбу и любовь и обратился ко мне в горе.
— Да в первые дни не находил себе места. Какой-то рок преследует меня.
— Когда я представляю себе ту обстановку, в какой застал тебя тогда, через год после смерти мамы, зимой, мне становится ужасно тяжело и жалко тебя, ведь это бездольность какая-то. Именно этого тебе теперь надо избегнуть.
— А как твои дела, я кое-что читал, конечно, но все время болела Екатерина Александровна и было очень мало времени.
— Не будем сейчас говорить обо мне. Дела идут очень хорошо, много работаю, да и критики хвалят, издатели просят что-нибудь им дать.
— Я очень рад, Леля, за тебя. Как мама бы порадовалась твоим успехам.
Толстой очень обрадовался приезду отчима, потому что последний год у них сложились натянутые отношения. Сам Алексей Аполлонович виноват в этом; занятый своими делами, как-то незаметно, может, для себя отошел от своей прежней родни и только после смерти второй жены снова почувствовал прилив прежних чувств. И Алексей Толстой простил ему, увидев его таким удрученным и жалким. Только тетя Маша, тоже приехавшая погостить к любимому племяннику, не могла простить Бострому его годового молчания и говорила Толстому, по-своему объясняя сложившиеся за последнее время отношения между ними:
— Вот ведь, Алеханушка, никого у него не осталось, кроме тебя. А когда жива была Екатерина, ему было не до тебя. Помалкивал. Значит, когда человек несчастен, он всегда будто что скрывает, и это чувствуется, а может, тяжело было писать, что не мог уплатить тебе... Вот и выходит неискренность и натянутость. Не бобра убил, солоно она ему, эта Екатерина, приходилась, а сознаться было стыдно, что ошибся. И говорят ведь, было счастье, не ищи другого. И верно, другой мамы не найдешь, не оттого, что сестра она мне, а душа ее чистая была, да и набаловала она его очень, все по его делала.