Однажды, вспоминает С. Дымшиц, Алексей Николаевич после напряженного рабочего дня, лежа на диване, слушал, как она перечитывала ему все критические отзывы, которые собрала за последние два года. Много появилось за это короткое время критических и, в большинстве своем, несправедливых суждений о его творчестве, и, слушая Соню, Толстой испытывал нервное раздражение, то и дело зажигал свою трубочку, а в самых неприятных местах отворачивался к стенке, как будто
хотел этим самым подчеркнуть свое безразличие к тому, что слышал. Но нет, безразличия не было, в нем поднималась ярость порой против тех, кто сознательно или бессознательно искажал смысл его творчества. Снова теплые чувства захлестнули Алексея Николаевича, когда Соня читала ему отзыв Макса Волошина о «Сорочьих сказках» и «За синими реками». Как точно уловил Макс, что все это написано им не от ущерба, а от избытка человеческой души, он действительно тогда был переполнен соками земли. А ведь Макс писал эти рецензии, когда книжка «Сорочьих сказок» еще не выходила отдельным изданием. Он не читал «Богатыря Сидора», «Кикиморы», «Серебряной дудочки», «Проклятой десятины»... Сколько смысла он вложил в эти сказки, в которых раскрываются лучшие черты русского народа — широта, доброта, удаль, бескорыстие...
Соня читала статьи Амфитеатрова, Анненского, М. Кузмина, Чуковского, Зинаиды Гиппиус, Ф. Степуна, С. Адрианова... «За два года моей серьезной работы в литературе столько мною уже написано и столько уже написано обо мне. Ну «Сорочьи сказки» — это проба пера в прозе, здесь я в сказочной форме попытался выразить свои детские впечатления, свое удивление перед мощью и смекалкой простого русского человека, выдумавшего себе поразительный по красоте и целесообразности мир, где все одушевлено, строго и соразмерено, где зло карается и торжествует добро. Как легко критикам, прочитали три-четыре рассказа или повести и уже делают выводы: «Граф Алексей Толстой показал страшный быт и жестокие нравы, а для этого нужна большая и грозная сила таланта, чтобы возвести этакое болото человеческое в перл создания...» «Как будто хвалит, а до чего ж все не так, все приблизительно. И почему я должен после этого считать Аггея Коровина, чистого, высокоморального человека, этаким грязным болотом? Что за чушь... Причем, Амфитеатров хвалит за болото, а другой, кстати, как же его фамилия...»
Алексей Толстой повернулся на диване и лениво переспросил Соню. И снова углубился в свои размышления. «Да, С. Адрианов... Критические наброски... Именно наброски... И ничего дельного... Ругает за то, что я изображаю среду помещиков скопищем настоящих монстров... Чудаки. Так и не поняли смысла моих повестей и рассказов... Да, картины Толстого возникли не на той почве, которая подсказывается современной группировкой общественных сил... Совсем на другой... Осенью 1909 года я написал первую повесть «Неделя в Туреневе», одну из тех, которые составили книгу «Заволжье», книгу об эпигонах дворянского быта, той части помещиков, которые перемалывались новыми земельными магнатами типа Шехобалова. Крепко сидящее на земле дворянство, перешедшее к интенсивным формам хозяйства, не затронуто в моей книге, я ж не знаю этого дворянства...»
Никогда еще Толстой так не был раздражен, как в этот день, читая и перечитывая критические отзывы о нем и его сочинениях. Соня ушла, она свое дело сделала, пробудив в нем желание подумать о самом себе и обо всем, что делается вокруг его имени. Особенно возмутила его статья Иванова-Разумника «Алексей Толстой 2-й»: «Алексей Толстой теперь в «моде»: о нем говорят, кричат, пишут, его всячески восхваляют и превозносят. И действительно, он талантлив, он «подает надежды»; поговорить о нем стоит. К тому же и повод достаточный есть: молодой автор уже выпустил в свет не безделушку, не пустяк, не мелкий рассказ или повесть, целый роман в двух частях, с эпиграфами из Пушкина и Боратынского...» «Ну и что же, — снова раздраженно подумал Толстой, — Чехов не написал романа, он все время сомневался, стоит ли ему писать, все время конфузился небольшого размера своих рассказов. Как будто это что-то значит... Просто жизнь моих героев не укладывалась в рамки повести или рассказа... Конечно, писатель должен сознавать, что ему есть что сказать в задуманном романе. А разве он не выразил в своем романе характерные типы минувшего времени... Слабыми называет рассказы «Архип» и «Сватовство», недурными «Два друга» и «Неделю в Туреневе», «Заволжье» и «Аггея Коровина» относит к лучшим рассказам, заслуживающим внимания. Снова критик говорит о том, что он певец отмирающего дворянства, дворянских гнезд... Надоело, ничего нового и интересного...»