Все лето в Сосновке шла усиленная подготовка. Заброшены игры, забавы. В конце июля в Сызрани Леля сдал экзамены и был зачислен в четвертый класс реального училища. Так кончилась его деревенская жизнь, с ее строго размеренным бытом, где все было таким родным и уютным: и барский дом, и просторный и такой заманчивый двор с его многочисленными постройками, и деревенские друзья...
Сызрань того времени — тихий уездный городишко в пыльными кривыми улицами, по которым запросто ходили куры, гуси, свиньи. И по своему быту мало чем отличалась от Сосновки. Но была здесь библиотека, куда частенько стал похаживать Алеша Толстой. Художественная литература влекла его гораздо больше, с ее миром приключений, романтических любовных похождений, с ее путешествиями и открытиями дальних стран, чем предметы, изучавшиеся в реальном училище.
В первые дни в Сызрани ему показалось, что началась спокойная, беззаботная жизнь. Несколько часов в училище, а потом — сам себе хозяин. И эти настроения в душе Алеши вызывали постоянную тревогу Александры Леонтьевны. Учиться он стал неровно, проявлял самостоятельность, идущую вразрез с правилами училища. За короткий срок много раз оставался «без обеда». Мать почти совсем бросила заниматься своими литературными делами, полностью переключившись на воспитание своего ненаглядного Лелечки. А ему хоть бы что. Он все воспринимает как должное. Своими горькими размышлениями о сызранском житье-бытье делилась Александра Леонтьевна с Алексеем Аполлоновичем.
Снова их жизнь потекла по двум руслам. Алексей Аполлонович, не жалея сил, мотался по сосновским полям и пашням. Виделись редко, по большим праздникам. Ждали их с нетерпением. А потом опять начинались тяжелые дни в разлуке. Вся их жизнь вертелась вокруг одной-единственной проблемы: дать сносное образование Алеше, любыми средствами поставить его на ноги.
Целый месяц они были в разлуке. Наконец Алексей Аполлонович приехал проведать своих ненаглядных. Да не просто, не с пустыми руками, а во главе обоза с продуктами. Александра Леонтьевна и Алеша ни на минуту, можно сказать, не отпускали все эти дни праздника своего «папулю», да и Алексей Аполлонович чувствовал себя как на курорте: все за ним ухаживали, внимательно следили за его желаниями, стараясь тут же их удовлетворить.
По обыкновению, Алексей Аполлонович постарался за эти несколько дней пребывания в Сызрани вникнуть в учебу Алеши.
Алексей Аполлонович заметил, что Алеше не сразу дается геометрия, пытался объяснить ему самые элементарные основы геометрии. Видел, что не слушает, а между тем с лету ответил:
— Понял.
Опасная черта характера, ему лень призадуматься и стыдно сознаться, если не понял. Совсем другое дело, когда подумает, переспросит не один раз, а потом медленно произнесет:
— Так, так…
И что-то серьезное и глубокое промелькнет в его глазах. Вот тогда Алексей Аполлонович бывал уверен в том, что Алеша всерьез постиг очередную премудрость.
Леля ушел в свою комнату готовить уроки, а родители долго еще говорили о нем.
Александра Леонтьевна рада была поделиться с самым близким человеком своими огорчениями, а за последние дни их накопилось предостаточно.
— Ты знаешь, Лешурочка, я просто его порой не узнаю, он какой-то бывает очень разный, то премилый, ласковый, не знает, как мне угодить, то весь какой-то резкий, сердитый, то какой-то растерянный и совсем наивный. Особенно выбивают его из колеи разные неблагополучия в училище. А вчера он получил двойку из географии, хотя хорошо знал урок, но не знал показать городов на карте. Впрочем, учитель сказал ему: «В следующий раз я вас спрошу и, если вы хорошо будете знать, поставлю хорошую отметку. В прошлую четверть вы хорошо у меня учились». Еще ожидается двойка из французского за письменную классную работу. Но и это, пожалуй, он скоро исправит. Настораживает меня то, что он дружит только с ребятами старше себя. Это может плохо кончиться.
Александра Леонтьевна замолкла, почувствовала себя не совсем-то хорошо — осень сказывалась, чаще схватывало удушье, болела спина, не могла долго работать, а тут еще постоянное нервное напряжение, связанное с Лелей...
Алексей Аполлонович понимал ее состояние, хорошо зная, как трудно с Алешей. Леля привык к своевольству, и ему трудно сразу войти в рамки строгих требований. Дело в другом. И хорошо, что мать начинает сейчас серьезно задумываться о сыне. Пока не поздно, можно еще что-то внушить ему.
— Очень хорошо, Сашура, что ты начинаешь всерьез ставить вопросы его воспитания, обдумываешь все наперед. Большинство родителей замечают в детях уже давно всеми другими замеченное, когда поздно бывает что-нибудь предпринять. И спасибо, что все это мне говоришь: видно, считаешь меня способным не только скотину кормить. Ну, ну, не сердись, не сердись, видишь, я фрондирую. Вот ты говоришь, что Лелю тянет более к пятому классу. Это мне очень понятно. Я, будучи в пятом классе, дружил не только с шестиклассниками, а со студентами. Может быть, поэтому я не вижу тут ничего опасного. Леля, несмотря на свои иногда совсем детские наклонности, привык, вращаясь среди нас, слушать и думать о более серьезных жизненных вопросах. Не мудрено, что товарищи его не удовлетворяют. Не говоря уже о том, что все дети любят бывать с более взрослыми. Ты же знаешь, что Леля привык добиваться всегда самого лучшего для себя положения. Он не удовлетворяется хорошим, он добивается самого лучшего. Если эта его черта не проявляется в ученье, так, мне кажется, это еще не доказательство противного. Знаешь почему, думается мне, Леля не будет очень хорошо учиться? У него слишком правильно развито чувство эгоизма. Он не способен, с ущербом для себя, работать как вол. То, что мы иногда называем ленью, то на самом деле есть, быть может, здоровый отпор организма, требование правильно развитого эгоизма. Многие замечательные впоследствии люди учились в детстве не блестяще. Конечно, все это гадательно. Может быть, просто у него способности к труду ниже среднего.