— Это не совсем то, что ты сейчас говорил...
— Нет, ты послушай... К кому же взывает это правило? Конечно, к эгоизму. Тот, кто формулировал это правило, вероятно, не сознавал, что он взывает к эгоизму... Но ты всмотрись в значение этих слов. Разве ты не видишь, что в них критерий поступков переносится из стимулов, находящихся вне человека, в стимул внутренний, чисто эгоистический: боль стыда...
Александра Леонтьевна внимательно смотрела на Алексея Аполлоновича, но никак не могла понять, куда он клонит, что он хочет оправдать и что разрушить. Все вроде бы логично и занимательно в его рассуждениях. Он вовсе не отрицает, что эгоизм — это любовь к себе, к своей индивидуальности. А любовь к своей индивидуальности заставляет отстаивать ее самостоятельность от порабощения окружающей среды, отстаивать ее целостность и развитие. Может, он в чем-то и прав, несмотря на парадоксальность здесь высказанного? Долго еще говорили супруги о воспитании сына... Но как все эти разговоры воплотить в жизнь?..
Через несколько дней маленькая квартирка, которую снимали Александра Леонтьевна и Алеша, опустела, наполнилась тишиной и скукой: Алексей Аполлонович уехал, хотя ему вовсе не хотелось расставаться со своими близкими. Тяжко было снова приниматься за хозяйство, не лежали руки к опостылевшему делу. Ему бы читать лекции на различные темы, выступать на земских собраниях, писать...
Алексей Аполлонович скучал без Лелюши. За последнее время он привык брать его всюду с собой, надеясь приохотить к сельской работе. И в разлуке он не терял надежды, сообщая в письмах все самое интересное из своих сельских наблюдений... Сколько любопытного и заманчивого в его доверительных письмах... Подробно рассказывает он о своем скудном хозяйстве, где все рушится, разваливается, где никто не хочет работать...
Вот однажды Алексей Аполлонович, приехав домой Сосновку ночью, целое утро водой из самовара отмывал великую грязь с сапог и одежды. О возвращении хозяина тут же узнали поденщики, и, когда он вышел во двор, народу собралось много. Всех он удовлетворить не мог, не было денег, и некоторые уходили озлобленные. А что он мог поделать? Ведь они, конечно, правы в своих претензиях. Завтра, грозное завтра все время стоит перед ним в своей проклятой обнаженности. Завтра выходит срок платить по векселям. А денег нет... Какой же разговор без денег? Придется или лен везти в Самару, или взять новый вексель... В Самару-то в любом случае придется ехать, уж слишком много прорех во дворе, тянут они его, порой хочется забыться, прочь все отогнать, но каждая мелочь напоминает ему о том, что его хозяйство рушится, приходит в упадок.
Всюду нужен глаз да глаз, ни на минуту нельзя оставлять работников без присмотра. Стоит кому-нибудь довериться, считай, что непременно будет какая-нибудь проруха. А где найти такого старателя, чтобы он все за его делал. Надеялся на работника Евдокима, но тот не оправдал надежд: стоило в его хозяйстве захворать сосуну, как Евдоким тут же бросил своего хозяина в самую трудную минуту. Не поддался ни на какие уговоры. Разве это слуга? Значит, не дорожит своей службой, коль меняет ее на жеребенка. А что делается без пригляда, страшно даже вспоминать. Кому нужно заботиться об общем деле, каждый считает себя вполне правым, если он кое-как выполняет свою работу. Совсем недавно он сам разбирал одну конфликтную ситуацию, возникшую на полевом стане.
Алексей Аполлонович приехал туда с целым обозом, привез провизию, сбрую, скотину. Легли отдыхать. На беду отвязался верблюд, пошел к стану, оглядывая хлеба. Только Ванька видел, но и виду не подал, верблюд-то не его, а Петра, к тому же так хотелось спать. Верблюд шлялся-шлялся вокруг стана, узда и свалилась с него, да и потерялась где-то в полыни. Встает Петр, видит, что его верблюд без обороти, подходит к Ванькину верблюду, снимает обороть, надевает на своего. Проснулся Ванька, а на его верблюде обороти нет. Он тоже не долго мучился в сомнениях. Снял тяжь от дрожек с бочкой и сделал временную обороть. Конечно, ему было ясно, что и дрожки испортил и обороть только на один раз. Кашевар подходит к бочке, тягла нет, видит, плугарь Сережка отвернулся, стянул с его плуга вожжи, режет на тяги. В этот момент и проснулся Алексей Аполлонович:
— Что плуг стоит?
— А чем пахать, веревок нет, — сердито отвечал Сережка.
— Почему ж нет, ведь только вчера были.
— Порвались...
— А плугарь где?
— За хлебом уехал.
— Да ведь вчера привезли.
— Нате, поглядите... Не жрамши сдохнешь...
Можно ли после такого разговора вообще думать о переезде в Сызрань? Все пойдет прахом... Когда работники работают вместе с хозяином, устанавливается известный режим, который потом уже поддерживается самими работниками. А как ему установить такой режим, когда он то и дело отлучается то по одному, то по другому делу... Вот и намечается полный развал, типичный для всякого барского хозяйства. Очень может быть, думал Алексей Аполлонович, что такой беспорядок не нравится и самим работникам. Но сами они не в силах изменить его, так как наведение порядка требует известного труда со стороны каждого ради общего блага. А кто ж без принуждения способен на это? Нужен человек с твердой волей, который мог бы заставить их выполнять его повеления. Где взять такого человека? И так слишком много уходит денег впустую, но он готов был еще увеличить расход, лишь бы завести порядок. И на сколько увеличить расход на администрацию? На столько ли, чтобы самому освободиться? Если на столько, то будет ли учет, не сядет ли он на мель? Нет, пожалуй, надо самому работать. Плохо уже то, что отсутствует хозяйка. Если же и хозяин будет в бегах, то откуда же явится доход?