После обеда всей компанией пошли на пруд кататься на лодке. Алексей не сводил с Юли глаз. Его поражала чистота и одухотворенность ее взгляда. На его настойчивые взгляды она отвечала своей тихой милой улыбкой. Лодка легко скользила по заросшему по берегам пруду.
— Господа, давайте петь. У вас, Алеша, ужасный голос, дикий да глухой.
— Да, — со смехом согласился Алексей.
— Что петь будем?
— Ну хоть «В лунном сиянии». Маня, начинай, Юля, не молчи...
Тихо плыла лодка, лениво поднимались и опускались весла.
звонко раздавались над прудом слова популярной песни.
Алексею отчетливо вспомнился весь этот радостный день, особенно когда он вечером остался с Юлей наедине. Сначала им было радостно и жутко. Потом, поглядев друг другу в глаза, они весело рассмеялись.
— Опять ты конфузишься, Юлька.
— Нет, я больше не буду, мне только так хорошо, так все неожиданно, что я и опомниться не могу.
Он взял ее руки, прижал их к губам.
— Ведь они грязные, Лелька.
Он быстро обнял ее, целовал ее в глаза, в губы, а она лишь улыбалась.
— Лелька, ведь я люблю тебя, слышишь, как я соскучилась, — она обвила его шею руками, положила голову ему на грудь, а он тихонько гладил ее по голове и шептал:
— Юля, Юленька, солнышко мое.
В эту минуту ему казалось, что вся жизнь, все счастье средоточено в ней одной. Так молча сидели они, переполненные счастьем взаимной чистой любви, боясь пошевелиться, боясь перейти ту опасную черту, у которой они, не отдавая себе отчета в том, остановились.
— Пора, — шепнула Юля.
— Еще минуточку...
Он остался один. Щеки его горели, сердце ныло.
Он посмотрел на небо, на звезды, упал на колени и, прижав руки к груди, молился. Но молился не богу, а природе, синему бесконечному небу, чудесной ночи, той всеобщей гармонии, которая существовала вокруг него. На губах его горели поцелуи Юленьки, и все казалось ему таким прекрасным, светлым, радостным. К тому же совсем недалеко от него щелкнул соловей. Сперва робко, потом побойчее, и, наконец, соловьиная песня широкой волной захлестнула ночные шумы леса. То была песня торжествующей любви. А он стоял на коленях и слушал песню своего сердца.
Алексей вспомнил весь этот удивительный день и быстро дописал письмо родителям:
«Сейчас писать больше не буду, потому что сию минуту Николай Сергеевич едет в Самару и с ним надо отправить письмо. Барышни вам кланяются. У Тресвятских очень славно, просто, мы как-то сразу сошлись, точно лет 10 жили вместе.
Юлия Васильевна здесь.
Ваш Леля».
Алексей передал письмо и закрылся в кабинете. Он мог больше откладывать. Безудержное стремление излить свою душу на бумаге он уже ничем не мог заглушить. Его увлекал сам процесс творчества, процесс создания художественной картины или хотя бы зарисовки, когда у него неожиданно возникает непреодолимая тяга к белому чистому листу бумаги, словно заставляющая его забыть все окружающее, все мелочи, развлечения, когда голова словно разбухает, переполненная образами, то туманными, расплывчатыми, то яркими, живыми. В эти минуты он готов пожертвовать всеми окружающими благами жизни ради удовлетворения этой непобедимой страсти творить, создавать. В эти минуты он чувствовал себя творцом, стоящим на целую голову выше обыкновенного человека. А сегодня потянуло его к письменному столу необыкновенное желание в слове запечатлеть образ Юли, не повседневную, с вязанием на коленях или за обеденным столом, нет, ему хотелось представить ее такой, какой она бывала во время свиданий с ним, когда они оказывались наедине, нежная и любящая. Вот и сейчас возникал перед ним ее образ, сколько любви в ее темных бархатных глазах! И мир его словно закутался в розовую пелену.
Алексей забыл все на свете. Он писал...
Легкое касание чьих-то рук вывело его из забвения, и, не поворачиваясь, он понял, что пришла Юля.
— Ты что пишешь? — спросила она, наклоняясь к столу и жадно всматриваясь в написанное.
Он повернулся к ней, нежно обнял ее и усадил на колени.
— Юля, мне приходит иногда ужасное желание писать, творить, а ты ведь моя муза, не правда ли?
— Это я-то муза, Лелька, ну, ну, ты меня уж больно идеализируешь. Я самая обыкновенная девица.
— Ну нет.
— Алеша, нужно гораздо проще относиться к жизни, чем ты, ведь на идеалах далеко не ускачешь, возвести на пьедестал легко, но как легко оттуда упасть и как тяжело бывает разочарование.
Алексей задумчиво посмотрел на нее, удивленный трезвостью ее размышлений.
— Ты права, Юля, конечно, нужно проще, только мне ведь трудно, слишком я большой фантазер.