Другие возражали, и более убедительная правда слышалась в их словах.
— Нет, ее успех вполне объясним. Вы слышали, как она поет. И если бы ее отец, известный в свое время тенор, не запретил выступать ей в опере, кто знает, она могла бы стать оперной знаменитостью. А как она играет... Бах... Шопен... Нет, что ни говорите, а Вера, Федоровна необыкновенно талантлива, артистична. И ведь трудно себе представить, что всего лишь несколько лет назад она играла в Новочеркасске. И она могла бы даже с таким необыкновенным дарованием затеряться в провинциальной глуши Великого Войска Донского. То и спасло ее, что в великом страдании своем нашла в себе гордость... Гордая она, самолюбивая, хотя по виду не скажешь, тихоня и тихоня, вроде и каждый может ее заклевать. Ан нет. Вы не знакомы с Анной Платоновной Репиной, ее воспитательницей? Она многое вам могла бы о ней рассказать. Тогда бы вы и не завидовали ее славе, не злословили на ее счет. Подумаешь, плохо играла Дездемону. Это ж не ее роль. Заставьте Собинова играть Фарлафа. Что получится? Так и в этом случае. Она, как и Мольер, не создана для трагических ролей, хотя и комедийные удаются тоже в меньшей степени. Она — артистка с лирической нотой. Вот здесь она, как говорится, в своей тарелке. Сколько она испытала в своей жизни, не можете себе и представить. И все из-за своего характера. Все делала с размаху, не подумавши. Влюбилась, вышла замуж, как в омут кинулась: муж оказался шарлатаном, спутался с другой. Думаете легко ей это далось? А она все приняла без истерики, без слез, все затаила в своей душе. Вот и подорвала себя. Если бы не сцена, быть бы ей в сумасшедшем доме или на кладбище. Теперь, конечно, слава, успех, поклонники, а чего ей это стоило? Анна Платоновна рассказывала, как они жили в Новочеркасске. Придет, бывало, со спектакля, лица нет, брякнется на кровать. «За что меня бог наказывает?.. Бездарная я!» Платье на себе рвет... А Анна Платоновна ей выговаривает: «Веруня, не рви платье, оно у тебя последнее!» Перестанет плакать, сожмет кулачки, нахмурится. Бедно жили... Только и выручали ее товарищи по сцене, любили ее, помогали. В бенефисе преподнесли ей шелковой материи на платье, а чтобы не обиделась, вложили в материю букет с лентами... Публика ничего и не заметила: букет и букет!.. Вот ведь как было-то. Её можно ругать. Есть за что. Но артиста надо понять. Понять его душу. Его амплуа. Только тогда он раскрывается. Да вы и сами все это знаете…
Такие разговоры часто происходили между актерами, населявшими меблированные комнаты. Алексей многое от них узнал и благодарил судьбу за то, что она привела его сюда. Но слушая эти разговоры, Алексей жалел, что не может полностью отдаться театру, литературе! Уж слишком ненадежно все это, зависит от случая, капризов судьбы. Быть инженером гораздо спокойнее.
Каждый день был у него до отказа забит какими-нибудь делами. По совету тети брал электрические сеансы у доктора, — рука у него все еще не проходила. Осматривая его, доктор сказал, что рука пройдет почти наверняка, но что медлить было бы опасно, ибо уже сейчас началось перерожденье перерезанного нерва. А главное, занятия и репетиции отнимают уйму времени. И время тратит он не зря. Поздравляя матушку с днем рождения, он преподносит ей в качестве подарка пять баллов по аналитической геометрии. Правда, для него это было сюрпризом. Он думал, что в математике вообще понимает немного лучше холмогорского барана. Оказалось, что в реальном он прошел хорошую школу и это сейчас приносит свои несомненные результаты. Осталось еще три репетиции: по аналитической механике, начертательной геометрии и дифференциальному исчислению, две работы по техническому и архитектурному черчению: два рисунка с гипса, а он уже мечтает о каникулах в Самаре.
К середине ноября он уже совсем освоился со своим новым положением. На лекции почти совсем перестал ходить. Признавал только чертежные работы. Тут пропускать нельзя, ничем эти пробелы не восполнишь. Понедельник, вторник и среду абсолютно ничего не делал. С четверга начинал «гвоздить», по его собственному выражению, до воскресенья включительно. «Вообще занимаюсь страшно безалаберно, — признавался он в письме к матери. — Вчера сидел за механ. Только кончил в 12 часов, поглядел эдак умильно на постель, вдруг звонок, «Алешка дома?» Ну, думаю, кончено. Оказывается мой товарищ путеец. В сюртуке и надушенный. Натурально конечно пристал ко мне, напялил на меня сюртук и утащил на бал в Констант. артил. училище. В 5 я вернулся мокрый, как котенок. Духота была страшная. Народу масса. Но не очень шикарно. Наряду с декольтированными дамами попадались в довольно простых платьях (закрытых). Маменьки, так были в шерстяных коричневых. Артиллеристы производили по привычке очень много шуму. Хлопали хлопушками, поджигали пузыри с водородом и пр.».