— Ну так и не уезжай. Если какое-то место тебя зовет, доверься ему. Потому что когда ты достигнешь моего возраста, то будешь сожалеть не столько о поступках, которые совершил, сколько о том, что мог сделать и не сделал.
— Я подумаю. Синьора…
— Да, Леон?
— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы в меня поверили. Так мало людей верит в меня, начиная с моих родителей. Вы же просто как локомотив по моей жизни пронеслись.
— Это потому, что я становлюсь старухой. Помни только, что злоба так же, как и стыдливость, только отягощает нашу жизнь. И потом, это был мой должок. Ты ведь здесь оказался из-за дедушки. Если уж мне не суждено иметь сына, то я хотя бы утешусь, принимая внука. Знаешь, это уже не мало. Так, а не принять ли нам теперь граппочки из брунелло?
Мы еще долго сидели в столовой, перед в кои-то веки разожженным камином, а кухарка Мена подавала нам крем-сабайон в керамических пиалах. Подумать только, всего лишь несколько часов назад я, как пылесос, накачивался дурью! Нет, я себя решительно не узнавал.
В общем, можно все это расценивать, как небольшую аварию, случившуюся по моей вине: еще бы, я был в таком унынии, в очередном припадке хронической неуверенности. А что еще? Я не знаю, как мне вести себя в Сан-Морице, там будет вся наша шайка-лейка в полном сборе, мой братец во главе, «Вдова» литрами, Анита, которая вся извелась от желания примирить меня со своей сестрой и с Марией Соле. Вообще-то я был рад, что она меня снова позвала, позвала настойчиво, на это дурацкое мероприятие. Похоже, это все было не более чем предлогом, чтобы я только вернулся к ней. Наконец-то я поднимаю голову из-под воды и начинаю опять свободно дышать, нет, свободно — впервые.
Да, мы повеселимся, мы вновь будем вместе, и я постараюсь держаться первое время. Возможно, я даже попробую поискать себе приличную работу.
Я еще был в пути, наслаждаясь глотками кислорода, когда Стефан прислал ответ на мое сообщение: «Нужно представить себе, как долго тянется полярная ночь. Наши солнечные дни похожи на нее».
39
Я чувствовал себя маленьким ребенком в новогоднюю ночь.
Проснулся раньше, чем Мена успела постучать в мою дверь, был бодр и жизнерадостен, словно успел занюхать пару дорожек. Нет, никаких подарков под елкой меня не ждало, просто это был мой последний день работы, моей первой в жизни работы. По совету Стефана я решил не расклеиваться и в последний день на сборе честно смотреть всем в глаза.
Хоть я и пользовался перчатками, руки у меня заметно огрубели, и даже появилась пара маленьких мозолей.
Я спустился на завтрак в общий зал вместе с другими гостями Колле — симпатичной компашкой американцев — и все недоумевал, чего ради они поднялись в такую рань? На фиг ехать куда-то в отпуск, если в половине восьмого тебе надо уже быть за таким нехилым, я бы сказал, столиком? Возможно, конечно, что это смена часовых поясов с ними такую шутку сыграла, однако лица туристов выражали уверенность и сосредоточенность, классическая Америка. Американцы стали звать меня к ним за стол, но я уклонился с вежливым sorry. Дистанция.
В числе первых я пришел на виноградник с круглым листом. Он был за подъемом, сразу за церковью Колле. Небо было закрыто легкой дымкой, и из-за этого в воздухе стояло марево. На работу я оделся в своем лучшем стиле плюс сумка через плечо, в которой находился рабочий комплект: секатор, перчатки, айпод и две бутылки с водой (одна для Джулии).
Я был рад, что снова увижу ее, я знал, что она на меня больше не сердится, моя Ева. Я первый улыбнулся ей, едва она появилась, и на моем лице было уже все написано: прощаю, извини, lo siento, desole, sorry, я раскаиваюсь, прости меня. Взглядом Джулия дала понять, что извинения приняты, судя по всему, она ничего не знала про патетическую сцену между мной и Витторией, и это меня успокоило.
К работе я приступил опять с Кесслершами, они были сильно взволнованы, поскольку у их внуков поменялась учительница начальных классов, и это приводило теток в отчаяние. Они спрашивали у меня советов, а что мне им было отвечать? Разве что у меня в International School учителя тоже часто менялись, но я тем не менее все равно аттестат получил. Тетки озадаченно посмотрели на меня и принялись подкалывать членов бригады. Арольдо был главной мишенью, но досталось на орехи всем — и Сестилио, и корсарам, и Джулии, и, естественно, Грандукинчику, то есть мне. Они использовали еще одно словечко, называли меня на диалекте, и я наконец сумел перевести его: оно означало «лодырь», «сачок», впрочем, я же об этом догадывался и раньше.
Время неслось галопом, а мои мускулы, хоть я и работал в последнее время через день, вполне приноровились к физическому труду. Даже спина при наклонах не болела, больше того, я двигался гибче и эластичнее, чем в фитнесе «Даунтаун». Скорее всего, это чувство освобождения делало меня столь активным, а уверенность, что я скоро вернусь в свой дом в Милане, заставляла мою лимфу кипеть и плескаться. Анита очень правильно выбрала момент, чтобы вытащить меня к себе, и тон у нее был правильный, и слова подходящие. Никто не знал меня лучше, чем она, и никто не любил сильнее, чем она. Не знаю, так уж ли я был убежден в последнем либо я заставлял себя так думать только потому, что решил уехать.