— Ты хоть понимаешь, что нельзя вешать Караваджо на глазок.
— Что значит — Караваджо?
— Это значит, что ты ни черта не понимаешь. Ты знаешь, почему мы тебя взяли к нам сюда работать? Потому, что ты к нам не имеешь никакого отношения. И если мы можем позволить себе всякую фигню, то ты должен вести себя хорошо и не выпендриваться, о’кей?
— Хотите повесить картину чуть выше?
Хулио настолько привык к нашим выходкам — а мой братец порой бывал по-настоящему ужасен — что на него и злиться-то было неинтересно. Кроме того, Хулио был непревзойденным мастером по части сделать вид, что ничего не понимает. Эта его стратегия меня каждый раз обезоруживала. В общем-то он был безобидным цыпленком, которого щипали все кому не лень.
Заправившись алкоголем, я подумал о полячке, которая вернулась к себе на родину с моими швейцарскими франками. Тут мне вспомнился еще один случай, когда путана свистнула у меня деньги, и я заржал. Мы тогда находились в Делано, в Майами, вместе с отчимом и сестрой. Ночевали мы в одном номере, потому что, когда надо было платить из собственного кармана, Амедео держался строго профсоюзного минимума. После ужина втроем в полном безмолвии я решил прошвырнуться по кабакам на Майами-Бич. И там уж я налег на выпивку, помню, там было что-то новенькое, мохито, кажется. Потом я вывалился из очередного бара с местной ночной бабочкой и потащил ее с собой в отель. Она взяла у меня триста долларов вперед, и я, не поднимая шума, отымел ее в ванной комнате. А потом, пока я мыл свои причиндалы, эта бабочка открыла сейф гостиничной картой. Я застал ее за этим занятием и заорал благим матом. В этот момент проснулся мой отчим, вскочил озабоченно с постели и бросился проверять, чтобы ничего там не пропало. Лола, надеюсь, ничего не услышала, она продолжала спать или по крайней мере притворялась, что спит. Через полчаса мы разрешили шлюхе уйти, но, едва она удалилась, Амедео принялся вопить: «Паспорта! Паспорта!»
Ослепленный гневом, я выбежал в одних трусах на Оушендрайв, нашел полицейского и начал кричать ему, что какая-то bitch украла из нашего номера документы. Когда mister поднялся к нам для уточнения обстоятельств, Амедео вдруг неожиданно вспомнил, что спрятал паспорта под матрац. В этот самый момент проснулась Лола и вытаращила на нас глаза: я в трусах, ее отец в халате и полицейский. Шериф оглядел нас троих с некоторым сочувствием, и спросил только: «Вы че, семья?»
Я и Амедео больше к этому вопросу не возвращались, но через день я вынужден был ему признаться, что у меня из бумажника пропало все до последнего доллара, включая кредитную карточку. «Я обо всем позабочусь», — ответил он, уничтожив меня взглядом.
Я продолжал улыбаться, вспоминая эту историю, но тут в шаге от кровати возник Хулио.
— Прошу прощения, инженьере, начинают показывать Гриффинов.
— Спасибо, Хулио. И извини за тот раз…
— За что?
— Ладно, ничего. Ты телек включил?
— Так точно. Я вам даже пива принес, хотя это и не разрешается.
Гриффины — это мультик, который заставил меня забыть про Симпсонов: я смотрел их каждый день. Мне нравился их едкий сарказм, страсть папы Питера к телевизору, его закидоны — когда он нажрался вином во время причастия, это был вообще финиш — но в больше всего я обожал малыша Стью за его злобность закоренелого убийцы и за его дьявольские планы грохнуть свою мамашу. Я казался сам себе идиотом, но всякий раз не мог удержаться от смеха. Это была моя ежедневная порция здорового юмора, с них начинался мой рабочий день, типа: после Гриффинов я еще немного смотрел телевизор, канал TRL или повтор какого-нибудь вечернего телефильма, потом немного играл в Play, обычно в Small World, потом читал «Человека-Паука» или «Дьяболик», в зависимости от настроения, потом, если меня прибивало, засыпал, практически всегда ругался по телефону с дежурным оператором спутникового телеканала, иногда шел поиграть на автоматах в «Пиноккио», потом, если были силы, ехал в «Даунтаун» помахать кулаками, либо проплыть пару раз от борта до борта в бассейне «Скорпион». И только потом приступал к ежевечернему саморазрушению.
По большому счету, проводить время дома мне нравилось. Я обожал бесцельное времяпровождение. Когда в разговорах люди начинали рассказывать про свою работу, то это был единственный случай, когда мне нечего было сказать. Необходимости трудиться я не видел. Выходит, люди делятся на тех, кто должен, кто хочет и кто может работать. Я был в числе тех, кто «мог бы», и не знаю, может, это какая-то особая привилегия, скорее всего, да.