На танцполе сердце чуть успокоилось, а может, наоборот, заколотилось еще сильнее, я не помню точно, помню только, что сердце работало как-то не так. Нет, ничего не кончилось, не может все так кончиться. Я весь отдался танцу и заставил себя отметить, что попал на реально крутую тусовку. По бокам подиума около шестов извивались девушки go-go, а два гламурных паренька разливали шампанское всем, кто проходил мимо. Фернанда не удержалась и тоже было протянула свой бокал, но я ее одернул. Мне казалось, что момент неподходящий, хотя парочка ее признала.
Я изобразил пошлое объятие в надежде, что Анита меня видит. Я ощущал ее взгляд на себе, я исполнял роль пьяного и счастливого, я пытался тащиться под эту ужасную, завораживающую музыку. Искусственные груди Фернанды накрывали меня всего без остатка, но обычного своего эффекта не производили и не возбуждали меня, может быть, потому, что все это было неприкрытым свинством и латентным эксгибиционизмом. Открытки, вернувшиеся к отправителю. Пирожные в финале обильного ужина. Я больше не хотел сисек несмотря на то, что оплатил их.
И вот, когда я совсем уже пришел в себя, я обнаружил, что все мои приятели уже танцуют вокруг. Я все это воспринял не иначе как демонстрацию дружеской поддержки с их стороны, и был им бесконечно благодарен. Хотя, может, они просто-напросто уже закинулись, блин, и ни один не предложил мне дернуть — подонки они все, и больше никто.
Я стал водить жалом по всем лестницам, на которых было полным-полно секьюрити, в поисках Аниты. Я заметил ее: она беседовала с одной из своих фальшивых подруг, может, о живописи, может обо мне, в руке бокал, в нескольких метрах — Беттега. Несмотря на подлянку, которую он мне подсунул, никто из моих друзей не стал с ним менее вежлив. Честно говоря, такая чистота нравов меня несколько обескуражила. Только Котолетта — видимо, я недостаточно хорошо ее знал — имела мужество встать на мою сторону. Она сказала мне, что Беттега — полное дерьмо и что Анита в конце концов приползет ко мне на коленях. О, я был ей бесконечно признателен за такие слова, но напрямую выразиться не посмел, протянув ей зубочистку с земляникой в знак благодарности — на большее меня не хватило.
Я продолжал тусоваться с Фернандой — как-никак штуку евро заплатил, чего деньгами разбрасываться. Задумав поцеловать ее, я перед этим бросил внимательный взгляд на лестницу, чтобы удостовериться, хорошо ли Анита меня видит. Аниты не было. Я искал ее глазами на танцполе, у туалетов, среди болтавшихся по партеру компаний, в толпе у гардероба, в очереди за сувенирными маечками и даже на посеребренном асфальте.
Анита ушла, не попрощавшись со мной. Они ушли, не попрощавшись со мной. Я пощупал в кармане, на месте ли ключи от машины, и побежал к своему «жучку», запаркованному на каком-то далеком тротуаре, потом поехал домой, один, без никого, без единого жалкого «камешка» в кармане, без обычного литра выпивки, чтобы посадить печень. Я физически чувствовал, как тоска пожирает мое тело, я упивался собственным поражением. Так было надо. Но когда я прибыл на улицу Боргонуово, и уж фотоэлемент замигал, и парадная дверь стала открываться, тут я все-таки сдунул к Порта-Венециа, чтобы взять дури у черных.
16
Это было самое ужасное для меня лето.
Нигде, буквально нигде я не мог успокоить свои нервы. Я метался по какому-то бесконечному замкнутому кругу, сотрясая самого себя в губительном вихре саморазрушения. Насыщенные каникулы, которые я пытался изобразить, оказались не чем иным, как банальным повторением всех моих прежних приключений: однообразные ночи Ибицы, летняя монотонность Сан-Морица, смертельная скука Портофино. В мои двадцать семь у меня не было никакого желания путешествовать, я не говорю уже про свою мать. В последнее время мама не ездила даже в Сен-Тропе: она его находила вульгарным, люди там не умели ни правильно держаться, ни одеваться, ни кушать. Один разок она съездила в Намибию, один раз в Полинезию, но во всем остальном наши каникулы состояли в том, что мы перетаскивали наш стеклянный миланский колпак в разные милые места. Маман, к примеру, во всех наших домах свою спальню обставляла совершенно одинаково, и в каждой непременно должен был быть графин с водой, который заказывали у Ника Мэйсона. Менялся только пейзаж за окном, ну и иногда — светильники. Я возил с собой альбомы с Человеком-Пауком и свое любимое одеяло, Лола — своих фей «Винкс», Пьер был неразлучен с Ламенто. Каждый таскал с собой свою раковину, и это делало нас примерной семьей.