Лучше бы Пьер сходил со мной в «Даунтаун», там бы хорошенько выложился, и стоило бы это ему намного меньше. Никогда нельзя перечить старшим братьям, особенно, если те работают преуспевающими адвокатами. Кроме того, у меня нет сомнений в том, что братец занимается с лайф-коучем исключительно потому, что его прикалывает произносить это слово. Пьер любил так, походя, ввертывать разные словечки. Больше всего ему нравились: Такашимайя, Ума Турман, Барнес & Нобль, Эннис-дель-Мар, Променад-де-Энгле, сашими, Отель-де-Рюсси, aficionados, after show, Майкл Джексон, Питер Джексон, Джанет Джексон. Да, к Джексонам Пьер питал настоящую слабость, хотя по большому счету ему было все равно, кто они там, певцы или режиссеры.
У меня в голове еще гремел голос Пьера, а я уже запрыгивал в автомобиль со своей сумкой и с впечатляющим чемоданчиком первой помощи, в котором лежали седативные и психотропные средства, порнуха, чуток травки и свежепочатая бутылка портвейна. Мне было приятно заявиться к папе с гостинцами, которые могли бы его оживить. Наконец-то у меня появилась цель, достижение которой отвлекало меня от суицидальных наваждений, от навязчивых мыслей о самоубийстве, от желания беспрестанно биться головой о стену.
Вот о чем я думал, оставляя Портофино с его высокими скалами, безупречными виллами и белесым небом — испариной больного августа. Милан лучше, решительно лучше. Милан — это именно то, что мне сейчас нужно.
17
Ненавижу Милан.
Эта вечная унылость дворцов, даже самых красивых, эта нелепость женщин, у которых есть деньги, чтобы дорого одеваться, но нет природной красоты. Когда я думаю о Навильи без воды, о площади Лорето, Куарто-Одджаро, о голубях на Пьяцца Дуомо, мне всегда становится почему-то грустно.
Но это мой город. Города, как и родителей, не выбирают. Ты привыкаешь любить их такими, какие они есть, просто за то, что они тебе способны дать, за то, что они тебе могут предложить. В моем Милане меня ломает буквально все: особенно люди вроде меня — богатые бездельники, — которых становится все больше и больше, хотя внешне на всех Милан производит впечатление города строгого, чопорного, практически швейцарского. Он очень отличается от Рима, в котором я был раза четыре, на каких-то тусовках. Что я могу сказать о Риме? Перед такой роскошью можно только отвесить поклон и спросить: «Пардон, что бы мне такого сделать для вас? Если желаете, я могу подмести здесь улицы. А может, мне натереть тряпочкой до блеска Марка Аврелия?» Ну понятно, минут через пять такие настроения проходят, у меня это так, сдуру вырвалось.
У, если бы я мог выбирать, то мне бы пришлось бы по сердцу жить в столице, где каждый житель, даже босс, открывающий совещание, производит впечатление отпускника. Я думаю, такую атмосферу создает вызывающая красота римских дворцов. Хотя моя мать и говорит, что нет ничего ужаснее римских окраин — она как-то раз там заблудилась, еще до того, как был изобретен джи-пи-эс-навигатор.
Что толку хныкать, если в этой жизни живешь привычками. День проходит за днем, отсутствие воды в Навильях уже не так тебя раздражает, про смог ты и понятия не имеешь, улицы с односторонним движением не представляют уже никакой опасности.
Я свернул на такую, как раз во встречном направлении — несколько метров делая вид, что я таксист — и добрался до дома моего отца, на улицу Сенато. Я припарковал машину тут же и, весь довольный, позвонил папаше. Папа отвечал как-то вяло, без всякого удивления, будто речь шла об обязательном визите, хотя, скорее всего, он был уже «тепленький».
Отец пребывал в жалком состоянии. Босой, в шелковой пижаме, с потухшей сигарой во рту и стаканом виски в руке. Папочка мой, короче. Он обнял меня и принялся плакаться, уткнувшись лицом в мое плечо. Тем временем Зельда — румынка или словенка, я их никогда не различал — продолжала собирать серебряные пепельницы, полные окурков, и рюмки, оставленные там и сям на разных предметах мебели. Дом, где жил папа, являлся воплощением изысканного декаданса. Внешне здание было в классическом стиле пятидесятых, с непременным колоритным швейцаром в униформе, но внутри царила атмосфера восемнадцатого века. Кроме того, из окон виднелись шпили Дуомо — бесценный вид.