И ничего. Сердце меня не слушалось. Мэрилин между тем собрала свои шмотки и собиралась возвращаться к своему Кеннеди. Дука смотрел на меня удивленно, нет, скорее озабоченно, уж не знаю, что у меня была за вывеска в тот момент, но наверняка не суперская. Мне нужно было что-нибудь, чтобы успокоиться, поскольку вставило меня конкретно. Что-нибудь радикальное, типа валиума. В карманах я обнаружил только пару мятых упаковок виагры. Дука попытался привести меня в чувство словами, он лепетал, что сейчас, мол, все пройдет, что эффект долго не длится, однако меня продолжало крутить и колбасить.
Я бросился в ванную и вернулся с таблеткой дормикума. Я заглотил ее, как волшебную облатку, размазав по щекам и губам воду, настолько был в панике. Там, где не стреляли игры с фатумом, стреляли таблетки. Дормикум мне ни хрена не помог, вообще никак. Эффект был иной, но мгновенный: я просто вырубился и рухнул на диван.
Через несколько минут я открыл глаза — передо мной был Дука. Он смотрел на меня сурово, и мне показалось, что на его лице отчего-то слишком много морщин.
— Леон, ты как? Леон? ЛЕОН?
Да здесь я, здесь, слышу я тебя, только ответить не могу. Плохо мне. Плохо, твою мать, хотя нет, уже чуть лучше. Я медленно заставил себя принять сидячее положение. В метре от меня, на столе лежал шприц, а на кончике иглы — заметное пятнышко крови. Ремень висел на спинке стула.
— Убери это.
— Мигом.
— Только будь здесь. Не уходи, твою мать, не уходи никуда.
— Как же я все это дело уберу, если мне нельзя отойти?
— Кинь куда-нибудь в угол, не оставляй меня сейчас. Черт, я же откинуться мог. Нет, сегодня мне нельзя умирать, никак нельзя.
Дука пощупал мой пульс и вздохнул с облегчением. Он знал, что меня надо бы сейчас отвезти в клинику, но неприятностей ему не хотелось, тем более, зная мою наивность, их бы он огреб по самые не хочу.
Он дал мне попить водички, в неловком и тягостном молчании, и мое дыхание практически восстановилось. Но башка гудела, ноги дрожали, я с трудом мог передвигаться. Я не хотел больше там оставаться, мне нужно было убежать куда-нибудь подальше от иглы.
Я продолжал сидеть молча, оглядывая дом, где мне чуть было не пришел крандец, потом мало-помалу пришел в себя и стал собираться.
Дука безуспешно настаивал, чтобы я посидел еще немного, потом дал мне на дорогу еще одну таблетку дормикума, запретив принимать сразу, и довел меня до лифта.
Нажав кнопку первого этажа, я глянул в зеркало — и впервые почувствовал себя виноватым.
Если бы я умер, что от меня осталось бы? Ничего, за исключением там и сям оставленной блевотины, каких-то оплаченных ужинов, пары поношенных кроссовок и подстриженных под горшок волос. А еще что? Добра я не сделал никому. И зла тоже никому не причинил. Ничего не создал. Ничего не разрушил. Я не существовал. Абсолютно. Какие-то вещи начинаешь понимать вот так, внезапно, я это повторял себе много раз, пока пытался доехать до улицы Боргонуово. Как мне удавалось вести машину — фиг его знает.
Хулио с Маризелой пришла в голову чудная идея устроить званый ужин в нашем доме. Очевидно, они отследили все перемещения нашей мамы, воспользовались тем, что консьержка ушла в отпуск, и позволили себе наприглашать гостей, чтобы заполнить ими все диваны в наших гостиных на Боргонуово. Маризела встала к плите — и вперед, все на ужин, в дом, где им платят сущую ерунду плюс бонусы.
Не знаю почему, но сцен я устраивать не стал. А ведь мог, я такую сцену мог закатить, мало бы не показалось, тут я своему братцу практически не уступал. На самом деле, я знал, почему обошелся без крика: я испугался. Животный страх. Потом я немного взял себя в руки и посмотрел на ситуацию с другой стороны: это было даже забавно. Они все сидели на нашей кухне, человек десять, и еще три ребенка, которые играли на полу в куклы — Человека-Паука и фей «Винкс». Маризела смотрела на меня, как на ангела смерти, возможно, лицо мое было и в самом деле, как у покойника. В комнате мгновенно все замолчали, включая детей.
— Синьор инженер, я не знаю, как вам объяснить… сегодня день рождения моей сестры… мы так редко видимся… все хотели собраться где-нибудь… простите нас, пожалуйста…
— Простите нас…
Это был Хулио.
— Простите нас…
Теперь опять Маризела.
— Простите нас…
А это, полагаю, была сестра Маризелы.
— Простите нас…
Эту я практически не услышал, это была какая-то посторонняя филиппинка.