Холодок нашей первой встречи мало-помалу растаял, рассеялся. Первый раз женщина слушала меня и при этом не давала повода думать, что хочет заниматься любовью, а может, я просто никогда не разговаривал с женщинами, которые не хотели спать со мной. В этом месте все правила казались необязательными, даже мои, за исключением ужина ровно в восемь у мадам. Время от времени Виттория адресовала мне улыбку, хотя, как мне кажется, она не понимала некоторых моих миланских оборотов или просто ее очаровала моя речь с грассирующим «р». Или мои точеные руки. Или моя обезоруживающая улыбка. Как истинная жительница Трекуанды, она сообщила мне главные сведения, касающиеся Джулии:
она закончила курсы по гостиничному бизнесу в Монтепульчано три года тому назад;
она и Барабара — две самые красивые девушки Трекуанды;
у нее две старшие сестры, но гораздо менее симпатичные, чем Джулия;
по вечерам она работает в баре своих родителей — «Ла Сиеста»;
в баре висит ее фотография, где ее, сразу после рождения, держит на руках Рафаелла Карра;
у нее аллергия на кошек;
она недавно разошлась со своим парнем, десантником, родом из Апулии, чья часть располагалась в Сиене;
она ненавидит сырую ветчину и жареные артишоки;
она приходится ей двоюродной сестрой.
Меня сильно потрясло последнее заявление. Виттория казалась женщиной экстравагантной, и она, судя по всему, все более проникалась ко мне симпатией, иначе мне трудно объяснить ее поведение. Наверное, тут сработало, в качестве бонуса, пресловутое «чувство вины» — это когда отношения налаживаются после ссоры: мы оба согрешили, хотим забыть это и потому становимся более симпатичными друг другу.
Виттория не искала кайфа. И, наверное, не хотела даже соблазнить меня, иначе бы не заявила бы так откровенно о своем родстве с Джулией. Я не понимал до конца ее позиции, но в целом мне это нравилось. Я готов был ответить еще на тысячу вопросов о Джулии, как вдруг острая боль запульсировала в моем животе, сначала мелкими уколами, а потом все более бурно и настоятельно. Существовал единственный вариант положить конец этой мучительной атаке: срочно бежать в сортир.
Я не имел никакой возможности даже сказать Виттории «до свидания», поскольку мысленно уже был на «очке», вернее, бежал к нему, бежал, изо всех сил сжимая ягодицы и не думая ни о чем другом, кроме как о жизни и смерти: единственный способ не навалить в штаны — это переключить мысли на что-нибудь трагичное и попутно надеяться не встретить случайных зубоскалов. Я бегом поднялся по лестницам около винного цеха, миновал домик Рикардо, потом преодолел еще не менее десятка лестниц и, наконец, уже не помню как, ворвался в столь непотребный клозет Грандуки.
Освободившись от пищеварительных тягот, я принял самый чудесный душ в моей жизни. О да, я заслужил этот душ, эти струи горячей воды, которые пробуждали мои мускулы, массировали спину, освежали лицо. Я почувствовал себя живым, и никакая дрянь не могла отравить это мое ощущение. Я выздоравливал и, наверное, уже выздоровел. А может, просто у меня никогда не было того, от чего надо выздоравливать.
Стаи птиц в предзакатных сумерках вызвали у меня желание пойти побродить: в комнате их крики вызывали труднообъяснимое беспокойство. Я выглянул в окно, чтобы узнать, на месте ли Виттория, но ее малолитражки уже не было. Из чанов доносились неясные шумы и время от времени даже какое-то бульканье. Слева в кипарисовой рощице виднелся один из двух бассейнов. Я надел новые плавки, чистые джинсы, красную футболку, запачканные землей ботинки, ай-под в уши, и вперед — бултыхаться в бассейне, один на один с природой.
Под дверью я обнаружил записку от донны Лавинии, которая писала, что если я пожелаю поужинать с ней, то могу явиться в столовую в восемь. Либо я мог пойти покушать в известную остерию. Я решил, что приму решение попозже, хотя особых альтернатив у меня не было, и пошел к бассейну, любуясь резко очерченными контурами холмов Крете. Растянувшись на шезлонге, до которого еще доставало солнце, я врубил на полную громкость Brown Sugar[23]. По спине мурашки побежали.
Мало что меня так реально заводило, помимо кокса, как рифф Кейта Ричардса. Я живу, черт возьми! Идите все в задницу. В задницу Милан. В задницу дивиденды. В задницу хлеб с маслом. В задницу девочки из разряда «иметь». В задницу все шлюхи. Я уже было собрался послать туда же и свою матушку, как мобильник разразился унитазным водопадом, означавшим, что пришла мессага. Вовремя. Наконец кто-то вспомнил обо мне, никаких сомнений: кому-то понадобилась еще одна пара туфель. Или же это был Дука, обеспокоенный снижением спроса. Нет, это оказалась Анита: «Ты где? Ани».