Я видел ее в туфельках на шпильках от Manolo Blahnik, в платье кремового цвета и с сумочкой, усыпанной «брильянтами» от Swarovski. На шее колье от Orlandini, любимого ювелира моей матери (после Van Cleef & Arpels). Хотя такая она мне нравилась, пожалуй, даже больше — в куртке из искусственной кожи, с дешевым шарфиком, в джинсах со стразами и похожих на мужские ботинках.
Она нравилась мне, несмотря на то, что иной раз напрягала своей манерой говорить, этими фразами с бесконечными «поскольку», «таковой» и «это мне приятно». Я будто с Данте или с Вергилием разговаривал. А может, я просто был влюблен. Мне нравились достоинства Аниты, но я любил ее именно за недостатки. В Джулии же я не видел никаких недостатков, одни достоинства. Помимо физической привлекательности меня поразила ее легкость: эта непосредственность, с которой она задавала вопросы, предлагала какие-то темы, она была такой искренней, такой безоружной и при этом вовсе не казалось наивной. Возможно, и сам я не был окончательно изничтожен. Когда на тебя обрушивается несчастье, ты почему-то не думаешь, что это временно, что несчастье улетит, развеется: мы продолжаем жить в ужасе вечного проклятия, а ведь это все преходяще, впрочем, как и счастье.
Вот какие мысли приходили мне в голову, когда я слушал Джулию, за эти полчаса, показавшиеся мне не длиннее песни. Джулия призналась, что хотела бы переселиться в Фойано-дел-ла-Кьяна, потому что там вечером есть куда пойти, а еще ей хотелось бы съездить в Римини, Галлиполи и Палермо. Если ее миром была Италия, тогда каков же мой мир? Неужели мой мир — это лишь жалкие осколки Италии, ограниченный набор точек? Чьи горизонты шире — ее или мои?
Всего лишь одна неделя без кокаина, а пришлось уже столько вопросов задать самому себе.
Я попробовал сконцентрировать внимание на собственном пупке и разработать наиболее эффективный метод приступа, чтобы похитить у нее незабываемый поцелуй. И вот, когда я уже почти приблизил свое лицо к лицу Джулии, она вдруг, спохватившись, соскочила с изгороди.
— Очень поздно, Леон. Мне отец задаст взбучку, когда я вернусь… Я лучше пойду… Мне было действительно очень приятно, что ты зашел, — просто здорово.
— Да ладно тебе… Значит, до завтра.
— До завтра. Если будет хорошая погода.
Я взглянул на небо и не увидел там ничего, ни одной звездочки.
28
Я провел практически всю ночь без сна, слушая дождь.
В двадцать семь лет на погоду, по большому счету, наплевать. Больше того, мне даже нравилось, когда в Портофино моя мать собиралась устроить очередной коктейль на море, и тут начиналась гроза. Лето я любил чуть-чуть больше, и то только потому, что можно было меньше надевать одежды. Во всем остальном небеса играли в моей жизни роль переменной с ничтожно малым значением, которым можно пренебречь. Сегодняшняя ночь с ее внезапным ветром не давала мне заснуть, я сидел весь напряженный, вытаращив глаза.
Если бы меня представили Богу, то я бы ему помолился. Любопытно было бы взглянуть на его лицо в тот момент, как я исповедовался бы ему во всех своих грехах. Неожиданно я подумал о том, что у Бога на самом деле тяжелейшая работа: все тебе чем-то докучают, рассказывают тебе всякие мерзости и просят, просят, просят. Возможно, это и престижная должность, но чересчур уж ответственная. Лучше уж жить простой земной жизнью, обрабатывать землю, посматривая с надеждой на облака.
Да и кто в это сейчас верит? Истинно, истинно говорю, что в тот момент для меня это не имело ни малейшего значения. Я слышал лишь, как бешено колотится сердце у меня в груди, — как у подростка. Да, в этом нежном возрасте возможность завоевания женщины может привести к различным неожиданным эксцессам, и в моем случае это дало себя знать по-своему: я бегал на горшок по-маленькому каждые пятнадцать минут.
Провалявшись некоторое время в тяжком подобии сна, я вдруг проснулся в нереальной тишине: дождь окончился. Я медленно поднял жалюзи, чтобы оттянуть возможный неприятный сюрприз, и все-таки обломался. Небо было драматично затянуто пеленой черных облаков, но дождя не было. Температура довольно резко упала, но в целом ощущения у меня были не из самых противных. Винодавильня работала, в чанах все бурлило, машина Виттории стояла на своем обычном месте под деревом. Полный надежд и ожиданий, я сполоснулся в ванной, сунул в рот печенье, намазав его маслом и ежевичным вареньем, которые Мена приготовила специально для меня, и спустился вниз.