Переменившееся небо внушило мне некоторые сомнения, поэтому, я прежде чем ехать в Подджоне, решил зайти к Виттории и получить возможные дополнительные сведения, а еще чтобы похвастаться проведенным вечером. У Виттории был очень сердитый вид, она внимательно снимала показания с какого-то прибора, похожего на термометр — «бабо», она называла эту штуку «бабо» — измерителя уровня сахара в забродившем мерло.
— Так что, все уже на винограднике?
— Какое там… Ты что, не видишь, какая погода?
— Но дождя-то нет.
— Сама вижу, что дождя нет, но ягоды сейчас мягкие. Если ягоды мягкие, трогать их нельзя… Так что сегодня никакого сбора, и будем надеяться, что погода наладится, хотя прогнозы скверные до послезавтрева.
— До после чего?
— До послезавтра, Леон. Ты ведь хочешь увидеть Джулию, так? Вы там сидели у Порты, болтали допоздна…
— Это она тебе рассказала?
— Слушай, почему бы тебе не съездить к ней? Сегодня она весь день будет в баре, вот увидишь. А то у тебя отчего-то рожа совсем кислая.
Первый раз мне захотелось пойти на работу…
Можете мне не верить, но Виттория мигом избавилась от меня, пару раз хлопнув по плечу и отослав прочь, чтобы вернуться к своим чанам. Я бегом бросился к своей тачке и тут увидел Рикардо с лицом хмурым, словно небо над головой. Выражение его лица не изменилось, даже когда он встретился со мной взглядом, хотя и жесты, и слова его были, по обыкновению, учтивы: банальные фразы из уст того, кто желает скрыть свое недовольство. Но я весь был во власти любви, и у меня не было времени заниматься проблемами кого бы то ни было.
Я въехал в городишко, запарковал машину на стоянке у церкви, и таки запустил счетчик оплаты. Потом направился прямиком в бар. На площади было заметно некоторое движение: кто-то быстро шел в аптеку, кто-то направлялся в банк, кто-то к газетному киоску, в котором продавался даже Independent[26], — в Милане такое нечасто встретишь. Остальные магазины меня не интересовали, я рвался только в бар и к своей барменше. Но моя барменша отсутствовала. На ее месте работала одна из ее мегер-сестричек — моя будущая золовка — которая, очевидно, вычислила меня в мгновение ока и с готовностью изложила мне всю правду.
— Джулия поехала в Сиену к своему парню. У нее сегодня выходной, вот она и решила проведать его, тем более что на сбор никто не поехал.
— А когда вернется?
— Слишком много хочешь знать… Джулия такая непредсказуемая. Может, часа через два появится, а может, и вовсе к ночи… В общем, я передам ей, что ты приходил, ладно?
Я разочарованно кивнул, будто старик, приговоренный к вечной неподвижности. Чтобы прийти в себя и согреться, я заказал кофе с граппой. Потом поехал обратно в Колле, но по дороге завернул на минуту к той каменной изгороди, у которой мы сидели накануне вечером. На земле еще валялись окурки моих сигарет. Я достал свою зажигалку Zippo с изображением Человека-Паука и закурил.
Едва я подъехал к усадьбе, донна Лавиния выглянула в окно и позвала меня в свои апартаменты. У нее было несколько растерянное выражение лица, что заставило меня напрягаться меньше обычного. Пока я поднимался по лестницам, на улице опять пошел дождь.
— В тебе есть кое-что особенное, Леон.
— Не понял…
— Я ведь была уверена, что кроме как позориться, ты больше ничего не умеешь, а ты, приехав к нам, сумел показать еще и немалую толику мужества.
— Что значит позориться?
— Позориться — значит бежать от реальности, от проблем, от опасностей, отказываться от противостояния им.
— А почему вы решили, что это мой стиль поведения?
— По твоей походке. А еще когда ты в первый же раз пришел с опозданием, заметив, что вовремя приходят только на домашний ужин. Когда ты думал, что произвел на меня впечатление, только потому, что использовал в разговоре иностранные слова. Я поняла это, когда ты, зная, что у нас ужин в комнаты не подают, настаивал на этом. Продолжать?
— Нет-нет, я все понял.
— Но в конце концов я увидела, что ты все-таки не побоялся запачкать руки. Надеюсь, это не потому, что начался дождь…
Я весь напрягся, а старуха продолжала шелушить меня, как луковицу, правда, с некоторой долей иронии. В зале с гербами, в этой своей зале шестнадцатого столетия с фресками на потолке, на которых заметнее всего был лев на задних лапах, вдохновивший хозяйку на первое здешнее вино — «Красный Лев», я рассеянно слушал речь донны Лавинии, а мои мысли были о неудавшемся свидании с Джулией и о дурном известии, что ее история с десантником еще не закончилась. Если уж я оказался здесь, так только для того, чтобы почтить память моего дедушки, поэтому я и смирился с тем, чтобы на меня вылили целый ушат с радиоактивными отходами моей неприкаянной души. Можно было просто сидеть и слушать, не задумываясь, хотя время от времени я бросал взгляд за окно — не улучшилась ли погода. Я был похож на старика с артритом, упорно не желающего признавать, что проблема в возрасте, а вовсе не в атмосферных пертурбациях.