Я верю, что у озер есть природная способность — наполнять грустью каждого, кто ими любуется, и такое происходит даже в солнечную погоду. Возможно, эта грусть рождается от самой идеи «границы», которое присуще любому озеру: берега расположены близко друг от друга, поэтому о горизонте можно только мечтать, волны небольшие, пляжики узенькие и печальные. Может быть, именно поэтому пожилые люди так любят озера. Ландшафт успокаивает стариков, ограничивает нежданные порывы страстей. Люди видят, что тот берег не так уж и далек, воду можно пить, переплыть туда не страшно и не трудно. Хотя, возможно все эти мои мысли — не больше чем паранойя.
Сдав экзамены на аттестат зрелости, я на мгновение — на одно только мгновение — почувствовал необходимость стать взрослым, принимать решения и нести за них ответственность. Но я был однозначно не в состоянии принимать какие-либо решения. Похоже, дедушка прочитал все это на моем лице за обедом — ах, пардон, за завтраком — таким официальным! — и решил немножко оттянуть мое наперед расписанное будущее. Мы прошли пешком пару поворотов и остановились у скамейки. Дед оперся на трость и тяжело уселся.
— Смотри, парень, ты сейчас прямо как ртуть, а я угасаю, хотя недаром говорят, что нет ничего красивее заходящего солнца, как считаешь? Так вот, сегодня я хотел бы сказать тебе одну важную вещь, быть может, единственное, что я понял в этой жизни: никогда не забывай о своей природе.
— О моей природе?
— Именно. Не забывай прислушиваться к своему самому сокровенному голосу, который звучит в тебе и только для тебя. Не бойся слушать этот голос. Только он и есть твое единственное и истинное достояние. Все остальное — лишь мишура, приправа, брызги шампанского. А жизнь, твоя жизнь — она действительно нуждается в этом животворном голосе, чтобы ты имел возможность наслаждаться всеми благами этого мира в полной мере.
— Дедушка, а зачем ты мне это говоришь? Ты что, боишься умереть?
Даже и не знаю, как у меня вырвалась столь досадная реплика. Очевидно, панорама застывшего под знойным полуденным солнцем озера не способствовала проявлению надлежащего такта. Дед от души расхохотался. Ох, как же плохо я его знал, а ведь он был по-настоящему остроумным человеком.
— Я не боюсь смерти уже давно, с тех самых пор, как не стало твоей бабушки. И я не пал духом, я продолжал жить, действовать, бороться. А знаешь, за что я люблю эти виноградники? За героизм. Выращивать лозу в здешних местах — дело, прямо скажем, изнурительное. Виноград созревает здесь долго, растет на крутых склонах, приходится подниматься туда с тележками. И теперь представь себе радость винодела, получившего вино в таких условиях! Да, может, и существуют вина поизысканнее, неважно, труд — вот что по-настоящему ценно.
Дед посидел, помолчал немного, устремив глаза к противоположному берегу, который вдруг показался таким далеким. Его пристальный взор не выдавал никаких эмоций.
— Я бы хотел, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем выбрать техническую специальность. Все чересчур единодушно тебя в этом поддерживают, да и сам ты — по твоим глазам вижу — уже покорно согласился, правда? Ты и впрямь уверен, что в самостоятельной жизни хочешь работать инженером, как другой твой дед? Хочешь замарать руки красной глиной кирпича?
— Да, дедушка. На экзаменах мне сказали, что у меня блестящие перспективы. Почти все мои дяди по маминой линии работают инженерами, а из моего поколения я стану единственным. И я смогу наконец перебраться с Пьером в Милан. Это будет здорово, вот увидишь. А если моя природа воспротивится, я ведь всегда смогу передумать, верно?
Я был слишком наивен, чтобы осознавать тогда свою полную неспособность противостоять непостижимой судьбе. В действительности у меня никогда не хватало мужества бороться с ней.
С того дня я видел деда только пару раз в году, увы, по официальным поводам, да на семейном рождественском ужине. Но никогда не смогу забыть его посох из вишневого дерева, который мне пришлось нести во время нашего неспешного возвращения домой. Дед хотел идти, опершись на мою руку.
Мы молчали весь обратный путь, пока наконец не показались красные черепичные крыши шато. Гости спрашивали, куда мы подевались; мать моя была вне себя от ярости, но гнев изо всех сил сдерживала, поскольку находилась перед кланом Сала Дуньяни в полном составе.
Когда я вернул деду его палку, он мою руку не отпустил, а, наоборот, крепко сжал и произнес: