- Ваась…
Открывшийся иллюминатор впустил морозный воздух, и вокруг стола вместе с мукой захороводились снежинки.
- А чего на сладкое будет, а?
Сначала возник голос, и лишь потом - Андрейка, радист маленьких сибиряков.
- Пироги?
Всем телом повариха навалилась на тесто, пытаясь сохранить тепло. Зашипела, как опара, замахала:
- Кыш отсюда!
- Сказать, что ли, трудно? – Андрейка ввинтился в иллюминатор, насколько позволила «аляска», и теперь торчал оттуда маленьким филином.
- Кыш, говорю!
- Без пены, мамаша… - сибиряк был едва по колено великанше поварихе и гренадерских ее ручищ немного побаивался. Но любопытство не порок… - Мужики спорят, что оладьи. Но оладьи вчера были. Значит, пироги? С вишнями?
Василиса, не поднимаясь, отщипнула увесистый кусок теста и запустила бомбочкой в радиста. Та просвистела мимо, оставив реактивный след, и влепилась в переборку, но и Андрейка неожиданно резво покинул свой наблюдательный пункт.
Не спуская глаз с теста, словно то готовилось к побегу, повариха шагнула в сторону, еще, еще, поплотнее захлопнула створку и - пригорюнилась, глядя на океан. Затянулся рейс, будь он неладен. Радисту что? В рубке скучать да морзянкой пикать – дело нехитрое. Вот и носят Андрейку черти по всем палубам. А сюда бы, в тепло, Мефодия Никитича позвать, чтоб посидел на табуретке, трубку посмолил. Не спит же сутками. То штормы, то айсберги. Василиса прижала руки к груди: так бы подняла и убаюкала. А всё снеговики! Предупреждали ведь: какой снеговик без морковки? И сколько той морковки на полюсе? Вот и добирайся теперь до них с красным крестом на боку и сиреной. Сколько полярных сов по дороге перепугали! И Мефодий Никитич не спит… Платочки теряет… А ведь у него насморк…
Василиса тоже хлюпнула носом и, вернувшись к столу, ожесточеннее заколотила по тесту. Нельзя так. Он капитан. Пусть маленький. Но сибиряк…
- Вась, а Вась, ну, ты чего? Обиделась?
В иллюминаторе снова сидел любопытный радист, только уже без «аляски». Грустно как-то сидел. Ногами не болтал, кособочил только носочки.
Василиса отерла глаза передником:
- Пирог я делаю, неслух.
- С вишнями?
- С вишнями!
- Мужики! С вишнями!!!
Андрейка уже привычно сдал кормой наружу, и повариха осталась в тишине.
С тестом.
И с мыслями.
Свишнями! Свишнями! Свишнями!
Снеговенок покрутил головой, отыскивая, кого так смешно зовут. Взрослые хмуро молчали: кто спал, кто просто лежал на утоптанном снегу. Малышня с писком носилась вокруг маячка, натыкаясь на толстые животы взрослых. Самые храбрые подбегали к краю полюса и свистели в черную пустоту. Никто и не думал откликаться. Будто и не слышал этого странного зова - шелестящего, пугающего, как удар ветра о воду.
Снеговенок подумал и почесал крутой бочок:
- Есть хочу.
- Потерпи, - откликнулась мама. – Закрой глазки, подреми. Откроешь - а морковка тут как тут.
- Дедушка Мороз привезет?
- Ага. И Снегурочка.
Снеговенок взбил сугроб попышнее и привалился к маме:
- Расскажи.
- Сначала появится коробочка. Маленькая. Пых-пых. А от нее пар повалит, белый-белый. Потому и называется пароход. Сначала пароход будет скользить по льду, словно санки. А потом ты увидишь трещину. Длинную. До самого берега. Вот по этой трещине он к нам и доберется.
- А много морковки будет?
- Много. И тебе хватит, и другим малышам.
- Тогда я с тобой поделюсь. И с папой. И с …
- Медведи!!! Медведи!!!
Снеговенок всплеснул ручонками и, не удержавшись, окунулся в снег: мама, только что сидевшая рядом, мчалась туда, где метался взрослый снеговик, беспорядочно хватая на руки и роняя других снеговенков.
- Где? Где они? С ума сошел?! – подбегавшие трясли его, озирались, ожидая ответа. Следом подбегали новые и новые. Окружали и снова трясли. А снеговик, удерживая брыкающихся отпрысков, растерянно кривил рот и тыкал подбородком в горизонт:
- Видел же. Видел. Значит, показалось…
Накинув пуховик, Василиса вышла с ведром на палубу. Вдохнула холод - и зашарила по карманам. Рукавицы, как всегда, нашлись не сразу, а чайки, словно и минуты подождать не могли - горланили, нарезая круги над головой, тявкали противно, мелкими шавками.
- Да постойте вы!
Повариха подцепила совком первую порцию и швырнула объедки на лед. Чайки, дурные птицы, дрались за каждый кусок, как за последний, охаживали друг друга крыльями, некоторые – понаглее – пикировали прямо на ведро. Пару раз отмахнувшись полотенцем - «Вот только загадьте мне палубу!» - Василиса от греха отправила все за борт разом. Понаблюдала, как дармовое угощение обрастает перьями, превращается в разодранную подушку… Не выдержав, плюнула и тут же покаянно сложила ладони ковшиком. Ох, и дурная же примета. Прости, батька Нептун, неразумную.
- Василиса! Как самочувствие?! Вечор, ты помнишь, вьюга злилась! И ты печальная сидела!
Кричали с мостика. В рупор.
- Вот обормоты, - Василиса улыбнулась, обернувшись. Из-за слепящего света трудно было разобрать, кто на вахте, и она прокричала солнцу: – Хорошо!
- Плохо?!
- Хо-ро-шо!!!
– И правильно, и правильно! Нынче – погляди за борт! Мороз и солнце!
Вокруг, и правда, было хорошо.
Ледокол шел, словно плуг по пашне. Лед отваливался жирными пломбирными кусками, оголяя голубую, как небо, подводную часть. Позади судна, Василиса знала, свободная вода становилась мыльной, полинявшей. Будто и не в радость была ей долгожданная воля. Но здесь, среди солнечных зайчиков, все еще жила детская сказка о драконах и принцессах.
- Бей склянки, Пушкин! Обедать пора!
Из рубки тут же, словно ждали, сорвался гудок, покружился над ледоколом и унесся вдаль - от прожорливых чаек, хрупких принцесс и пирогов с вишнями. Василиса, любопытствуя, приложила козырьком ко лбу руку: кого позовет? И увидела, как от горизонта ровным клином движутся навстречу кремовые пятна. Их было много, а, когда моргала, становилось еще больше. И шли они так слаженно – ать, два, - что повариха даже напевать начала: «Наверх вы, товарищи…»
- Медведи!!!
Василиса вздрогнула и оглянулась. Снова сибиряки шутят?
- Медведи!!!
Голос был каким-то странным, как сухая листва, шел ниоткуда и длился, длился, проникая повсюду, закладывая уши. Василиса тряхнула головой, зажмурившись, еще раз глянула на горизонт и ахнула.
Динь-динь-динь. Снеговенок сладко спал и видел деда Мороза. Тот был маленький, намного меньше мешка с подарками, и не тащил его на себе, а залезал верхом и, громко гикнув, съезжал с горы.
Динь-динь-динь. За дедом, то и дело теряя шапку, спешила рыжекосая внучка-великанша. Оступалась и жалобно всхлипывала: «Дедушка!»
Динь-динь-динь. Дед тормозил на полпути, ожидая, хмурился и постукивал узловатым пальцем по странному будильнику. Таких Снеговенок никогда не видел: без цифр, с красной и синей стрелками. Стрелки хулиганили, вертелись как мальки в лунке, и дед Мороз, уже не на шутку рассердясь, стучал по будильнику кулаком.
Динь-динь… Бомм! Задрожав, синяя стрелка уперлась прямо в Снеговенка – и в ту же секунду небо затянулось снеговыми тучами.
Василиса никогда не понимала, почему все говорят, что сирена «воет». Сирена не выла и в этот раз: она причитала.
Сибиряки полосатыми бусинами скользили по тросам вниз и с грохотом съезжали по трапам. Подмигивали, подначивали: «Не дрейфь, Вася!», и Василисе казалось, что она тоже улыбается в ответ. Только губы почему-то были резиновые.
Когда встречный поток иссяк, она ринулась наверх. Тяжело топоча, ворвалась в рубку и, не удержавшись, покатилась в унтах по блестящему полу прямо к иллюминатору. Споткнулась о подвернувшегося радиста и – вот она, силушка русская – чуть не свернула рулевую колонку.
- Товарищ капитан! Мефодий Никитич!