По поводу Блиоха и его занятий «научным пацифизмом» немало язвит в своих воспоминаниях знаменитый граф Витте. Мол, Блиоху все это писала команда нанятых аналитиков. Да если и так — что это меняет? Прав-то оказался еврейский католический выкрест. Витте, умерев в 1911-м, просто не успел увидеть исполнение предсказаний Блиоха.
Человек сугубо штатский, Блиох не стал опираться ни на опыт Франко-прусской войны 1870–1871 годов, ни на пример австро-прусской схватки 1866-го. Он обошел вниманием Рус- ско-турецкую (1877–1878 гг.), Испано-американскую (1899-й), Японо-китайскую (1894) и Русско-японскую (1903–1904 гг.) войны. Нет, он тщательно изучил опыт американской Гражданской войны времен генералов Гранта и Ли. Войны, где впервые на арену истории вышли миллионные армии с нарезным оружием и железными дорогами. Войны, где оборона впервые оказалась сильнее наступления, где войска стали зарываться в землю, а для прорыва обороны приходилось буквально заваливать противника трупами. Блиох оказался полностью прав: Первая мировая действительно больше всего напоминала увеличенную в масштабах войну Севера и Юга Америки.
С другой стороны, он не зря интересовался войной на юге Африки. Там впервые в мире четвертьмиллионная английская армия наткнулась на сопротивление белых южноафриканцев- буров, вооруженных отличными многозарядными винтовками, пулеметами и современными пушками. Там британцам, несшим тяжелейшие потери от меткого убийственного огня буров, пришлось обрядить бойцов в камуфляж — мундиры цвета хаки. Там пришлось рыть траншеи и тянуть колючую проволоку на передовой. Там пришлось расстрелять горы патронов и снарядов, истратить монбланы консервов и медикаментов. Там пришлось применять бронепоезда и бронированные тракторы, таскавшие кабины с пулеметами и пушками — предтечи танков. При этом буров было намного меньше, чем англичан: в начале войны — всего 88 тысяч штыков. А в конце — чуть более двадцати тысяч.
За какие-то полгода разгромив главные силы Трансваальской и Оранжевой республик буров, англичане столкнулись с партизанами — подвижными отрядами южноафриканцев, называвшихся «коммандос». А вот с ними пришлось воевать еще полтора года, неся тяжелые потери. В той войне, почитай, народились спецназ, диверсии современного типа, снайперы. Чтобы победить подвижного врага, британцам пришлось идти на истребление местного населения, на сгон его в концентрационные лагеря, на тактику «выжженной земли».
Блиох в своей книге написал, что грядущая мегавойна будет тяжелой и оборонительной, а не наступательной. Боевые качества солдат сыграют самую маленькую роль: все решит производство боеприпасов и продовольствия, экономика, подъездные пути, обозы. Словом, все самое скучное и непрозаичное. Блиох писал о «войне госпиталей», об огромной смертности раненых, которых будет невообразимо много. О том, что щедрую дань жизнями придется заплатить тифу и воспалению легких.
Мрачный прогноз Блиоха1 (или коллектива прогнозистов под его руководством) полностью оправдался. Он даже смог предчувствовать некоторые реалии Гражданской войны 1918–1922 годов в России.
Впрочем, известен еще один провидец. Он аж в 1887 году, задолго до Михневича и Блиоха, написал, что будущая (на тот момент) европейская война — это 8—10 миллионов солдат, что зальют континент кровью и обглодают Европу почище саранчи. В итоге наступит страшное истощение старого мира, и он умрет, и короны станут валяться на улицах.
Звали этого эксперта Фридрихом Энгельсом. Да-да, то был тот самый друг и спонсор Карла Маркса, а работа сия была «Введением к брошюре Бокхейма «На память ура-патриотам 1806–1807 годов». Умный был мужик, что и не говори, хотя русских и ненавидел до чертиков. Но интеллект имел все-таки незаурядный.
Однако Михневич, Энгельс и Блиох оказались белыми воронами. Большинство людей еще в 1913 году отвергали всякую мысль о возможности всепланетной бойни.
Кстати, после окончания Первой мировой мало кто ожидал того, что будет Вторая, впятеро большая по числу жертв. С лагерями смерти и этническими чистками. С первой ядерной бомбардировкой и воздушным террором.
Британия в 1929-м на государственном уровне приняла доктрину невозможности Большой войны в ближайшие десять лет и слепо ей следовала даже в середине 1930-х, сокращая оборонные расходы. Чем это обернулось, пересказывать не надо.