…– который мои кузнецы уже куют, – благодушно заметил халиф.
– А пока – пока у нас есть чем заняться, обратив взоры не на север, а на восток.
– Индия…
– … и Средняя Азия, о великий. У тамошних ханов и беков нет ядерных бомб – Азия ляжет под копыта твоего коня. Войди туда, пока тебя не опередил богдыхан. И не забывай о United Mankind – глобы быстро набирают свою прежнюю силу.
– О глобах я никогда не забуду, – мрачно произнёс владыка Халифата. – От них все беды…
– И есть ещё Европа, часть которой склоняется к нашей вере. А на северных границах война будет тлеть. Горцы не усидят в своих саклях – у них слишком горячая кровь. А если московский князь водородными боеголовками сравняет Кавказ со степями Прикаспия, – что ж, на всё воля аллаха. Воинов, погибших за веру, ждут ласки райских гурий, – подытожил визирь, добавив мысленно: "Хотя лично я предпочитаю ласки гурий земных…".
– Что привело тебя ко мне, святой отец?
Василий постарался придать своему голосу оттенок дружелюбия, однако вопрос всё равно прозвучал резковато – князь не любил священнослужителей, и не скрывал своей к ним неприязни.
– Я хочу смягчить твоё сердце, – кротко ответствовал патриарх. Лицо его при этом было печальным, и князь не мог понять, какова же природа этой скорби – в самом ли деле болеет отец Кирилл болью и муками людей русских, в который уже раз за долгую свою историю ввергнутых в неустройство времени перемен, или же на лице его привычная маска, приросшая так, что сделалась она второй кожей патриарха. "Привычка – вторая натура, – с раздражением подумал Василий, вглядываясь в костистое лицо Кирилла и не находя на нём ни малейших признаков фальши. – Если долго и очень убедительно лгать, то в конце концов сам начнёшь верить в то, о чём говоришь. Хотя, быть может, я не прав: Кирилл отличается от "партаппаратчиков Всевышнего", озабоченных не величием духа, а ублажением бренной плоти и набиванием мошны. Жернова постобвала стёрли всю эту братию в порошок – я и сам, грешен, приложил к этому руку. А патриарх московский чемто напоминает христианпервомучеников – в наше время священнику куда легче заработать терновый венец, нежели сытную трапезу, хмельное питьё и мягкую постель с распутной дебелой девицей. Смягчить, говоришь, сердце, да?".
– И какое же из моих деяний жестокосердных так встревожило тебя, отче, – в голосе князя отчётливо прозвучала ирония, – что ты пожелал встретиться со мной наедине, без посторонних глаз? Говори прямо – мы здесь одни. Я отключил камеры слежения – думаю, ты не замышляешь воткнуть мне в спину отравленную иглу.
– Жестокостям твоим несть числа, – недрогнувшим голосом произнёс патриарх, не обращая внимания на тон князя и на его оскорбительный намёк. – Зачем ты бомбил Кавказ? В атомном огне сгорели тысячи женщин и детей!
– По моему приказу стратегический бомбардировщик "Ту160" нанёс удар крылатой ракетой с термоядерной боеголовкой мощностью двести килотонн по Кавказскому хребту, – князь невозмутимо кивнул, – но удар был не прицельным. Эта была только демонстрация силы, святой отец, – необходимая демонстрация. А случайные жертвы…
– Женщины и дети…
– А сколько женщин и детей погибло в наших землях в результате разбойных набегов за последние десять лет? – глаза Василия гневно сверкнули. – Их ты считал, отче? Не время радеть обо всём человечестве – моя забота прежде всего о людях моего княжества, о жёнах и детях земли русской! И не надо жалобить меня притчей о цене одной слезинки ребёнка – я сделал то, что должно было сделать. Зато теперь халиф угомонился, и абреки тоже притихли, пусть даже на время. Я князь, святой отец: богу – богово, кесарю – кесарево.
– Пусть так, – Кирилл чуть наклонил голову, и князь не видел выражения его глаз. – Не мне судить – ты за всё ответишь перед судом Господа нашего. Война – дело воинское, но что творишь ты в пределах своего княжества? Зачем бессудно и беззаконно опричники твои карают смертью лютой сотни и тысячи людей, среди которых множество безвинных!
– А, вот оно что… – Василий усмехнулся волчьей усмешкой. – Кровь жертв тирана вопиет об отмщении? А я не знаю другого способа очистить земли мои от скверны. За годы, прошедшие после воцарения у нас Золотого Тельца, люди потеряли совесть – что ж, пускай теперь ими правит страх. А потом, быть может, по прошествии времени… Телец мёртв – его убил один питерский чернокнижник, имя которого тебе ведомо, – и люди изменятся.
– Этого чернокнижника стоило сжечь на костре. Он не избегнул кары – сатанинское пламя его настигло, но злое семя, которое он бросил в мир…
– Я не хочу, и не буду спорить с тобой на философские темы, отец Кирилл. Но факт остаётся фактом: мир изменился, хотим мы этого или нет. И сейчас от нас – и от тебя, и от меня, – зависит, каким он будет. Телецто пытается воскреснуть…
Василий Тёмный вдруг вспомнил старый фантастический фильм, который он видел ещё в детстве. В этом фильме металлический роботубийца, замороженный в жидком азоте, рассыпается в мелкое крошево, а потом восстаёт из расплавленной лужи ожившей статуей и продолжает своё дело. Так и United Mankind, подумалось князю, – она восстанавливается, и уничтожить этого монстра можно разве что сбросив его в жерло действующего вулкана…
– На страхе и на крови не выстроишь будущего, княже, – тихо произнёс патриарх. – Было уже такое, и чем оно кончилось? Нельзя так, князь Василий. Смири свой гнев, хватит крови. Дай нам, пастырям духовным, взрастить новое поколение в доброте и милосердии.
– Эра милосердия ещё не наступила, отче. Весь мир щетинится оружием, с севера на юг и с востока на запад. Наше время – время воинов. А вы – восстанавливайте монастыри, храните в них свет знаний, в этом я обещаю вам помощь и поддержку. Несите людям доброе слово, но не пытайтесь силком загнать их в тенёта вашей веры, патриарх.
– Что ты имеешь против веры Христовой? – медленно проговорил Кирилл. – На вере этой стояло всё величие России!
– А где оно ныне, это величие? Поднебесная Империя сохранила единство державы, Новый Халифат объединил десяток стран, и даже Европа собирается в единое целое – мечом. А мы разбежались по углам и точим друг на друга ножи! Вера… Ты спросил, чем она мне не нравится? Отвечу – тем, что люди в ней зовутся "рабами божьими". Рабами, понимаешь? Ты сказал, что на крови не выстроишь прочного будущего – фундамент зыбкий, – а я скажу тебе, что рабы не выстроят ничего путного даже на самом хорошем фундаменте. Державе нужны строители – и воины, – а рабы ей както без надобности.
– Ты сказал "державе"?
– Державе. Русь или объединится, или погибнет – третьего не дано. И единственное, что я могу тебе обещать, – я постараюсь, чтобы при этом объединении пролилось как можно меньше русской крови. Ты не зря пришёл, святой отец, – твои слова не пропали даром.
Оставшись один, Василий Тёмный, московский князь, подошёл к высокому окну и долго смотрел в темноту, упавшую на огромный город. Над Москвой не было зарева огней – эти времена ушли безвозвратно. В густой тьме лишь изредка мелькал редкий огонёк, да на фоне её проступали чуть подсвеченные изнутри зубцы кремлёвской стены, на которой бдела неусыпная княжья стража. И тьма эта распростёрлась на всю планету – даже туда, где вечное вращение земного шара подставляло её поверхность солнечным лучам.
На западе тьма окутывала земли Полесского княжества с его сторожевыми заставами на заминированных лесных дорогах, и разорённые тевтонским нашествием земли польские, и немецкие пределы, стиснутые латной рукавицей Генриха Железнобокого, – под покровом этой тьмы его чернокнижники уже собирали ядерные боеголовки, которых с нетерпением ждал властитель Объединённых Земель. Беспросветная тьма катилась дальше, до Франции с её кровавой гражданской войной, приправленной непримиримой религиозной рознью и расовым противостоянием; до Италии, берега которой обкусывали ливийские и тунисские пираты; до Испании, терзаемой набегами марроканцев; до притихшей Британии, с опаской глядевшей в эту тьму. Тьма царила над всей Европой, от простреленных скал Черногории и Греции, где матери как встарь пугали детей злыми янычарами с ятаганами, до Скандинавии, вспомнившей времена викингов, и от опустевших золотых пляжей Болгарии и Румынии до Низовых Земель, омытых Северным морем.